Если Торжество Пресвятой Троицы говорит о Боге, который близок к нам и идет нам навстречу, то Торжество Тела и Крови Христовых подтверждает и осуществляет эту близость и эту встречу. Близость Бога стала видимой, человеческой, и находится в пределах нашей досягаемости во плоти Христовой.
Через Иисуса Христа Бог и человек встретились и примирились навеки. Воплощение Через Иисуса Христа Бог и человек встретились и примирились навеки. Воплощение Слова Божьего в человечестве Иисуса из Назарета следует понимать, исходя из категории посредничества, уже присутствующей в Ветхом Завете. Трансцендентный и абсолютно недоступный Бог берет на себя инициативу и приближается к человеку через посредничество, которое позволяет нам познать Его и вступить с Ним в живой контакт, не погибая. С одной стороны, есть посредники между Богом и народом: Авраам, Исаак, Иаков, Моисей, пророки, цари и священники… Но это служители великого посредничества, которое делает Израиль народом Божьим, а Яхве – Богом Израиля:через Завет. Вот почему среди всех ветхозаветных посредников выделяется Моисей, через которого Бог устанавливает с народом завет, скрепленный кровью принесенных жертв. Кровь, скрепляющая завет, говорит о чрезвычайной серьезности этих уз, которыми Бог обязуется перед своим народом, а народ перед Богом. Кровь была для евреев местом, где находится жизнь. Скрепление завета кровью означало, что на карту была поставлена жизнь подписавших его. И хотя завет подразумевает определенное равенство сторон (даже свободу принимать его положения и брать на себя ответственность), здесь явный дисбаланс в пользу Бога: именно Он берет на себя инициативу, спасает и дает жизнь, и, прежде всего, Он тот, кто остается верным. Израиль, со своей стороны, обязуется жить в соответствии с Божьей волей, которая не является деспотической волей, но волей освобождения и жизни. Поэтому народ торжественно провозглашает: «всё, что сказал Господь, сделаем». Но история показывает, что они снова и снова будут отворачиваться от этого завета, который гарантирует им идентичность как народу и спасение.
Заветы, которые не соблюдаются, в конце концов, выходят из употребления. Но это не означает, что Бог оставит Свой народ на произвол судьбы. По сути, избранный народ сам является народом священников, посредников между Богом и человечеством: оглядываяи избирая свой народ, Бог обращает свой взор на все человечество. Поэтому верный Бог, исполняющий Свои обещания, не разрушает Завет, но обновляет его в последнем примирении. Бог побеждает неверность верностью, преодолевает добровольное отдаление Своего народа окончательным и максимальным приближением, которое является уже не только посредничеством (объединяющим и разделяющим), но непосредственным присутствием: человечеством Христа. В нем становится реальностью то, что в Ветхом Завете имело символическое значение, как кровь принесенных в жертву животных. Автор Послания к Евреям решительно настаивает на этом «максимуме» присутствия, который уже невозможно превзойти или упразднить: Христос, священник конечных благ, совершенная скиния нерукотворная, очищающий нас Своей кровью, посредник Нового Завета, который искупает и очищает нас, чтобы мы могли получить вечное наследие и вечное освобождение.
Здесь мы видим, как тайна воплощения Слова тесно связана с тайной Его смерти и воскресения. Став максимально близким в человечестве Христа, Бог также становится максимально уязвимым. Близость, при всех ее преимуществах, всегда сопряжена с риском. Делая Себя доступным для человека, разделяя наше человеческое состояние, Бог позволяет нам прикасаться к Нему, но так Он открывает Себя и для ударов, ранений и смерти. Но и здесь инициатива остается за Богом: Его смерть – это не случайность, которой можно было бы избежать. Человеческая плоть ранена семенем смертности. И Иисус добровольно принял на себя эту плоть со всеми вытекающими отсюда последствиями. Поэтому Его смерть на кресте – это тоже выбор: отдать Свою жизнь за любовь и до конца. Таким образом, Бог скрепляет кровью Христа окончательный завет, который сильнее самой смерти и сильнее греха, ведущего к ней. Эта сила, проявившаяся в немощи его плоти, – это то, что сияет в воскресении Иисуса Христа.
Только с точки зрения смерти и воскресения Христа можно понять тайну Евхаристии, которую мы празднуем сегодня. Хлеб и вино, элементы повседневной жизни, продлевают и умножают близость Христа во плоти. Но это еще не все. У нас может возникнуть искушение воспринимать в этом присутствии только восхитительное и непостижимое чудо, когда кусочек хлеба и немного вина становятся Телом и Кровью Христа. Если мы обращаем внимание только или прежде всего на физический или метафизический аспект этого «превращения», мы можем свести тайну Божьей любви к философской или богословской загадке. Полное понимание (в вере) евхаристической тайны требует, чтобы мы не забывали, что речь идет о хлебе, который преломляется, о вине, которое дается, именно во время еврейской пасхальной трапезы, которая была лишь предвкушением истинной Пасхи Агнца Божьего на алтаре Креста. Преломленный хлеб означает тело, предлагаемое в жертву, а предложенное вино – это предварение пролития крови.
Участие в Евхаристии – это возможность вступить в контакт с воплощенным, близким и уязвимым Богом, отдающим Себя из любви и скрепляющим с нами завет, который крепче смерти. Речь идет не о том, чтобы «ходить на мессу», «выполнять» обязательства, а о том, чтобы позволить Богу прийти к нам и войти в нашу жизнь, чтобы в Иисусе Он стал близок к нам, отдав Свое тело и излив Свою кровь, и передал нам дар Своего присутствия. Как иудеи перед Моисеем говорили: «всё, что сказал Господь, сделаем», так и мы перед хлебом и вином, ставшими Телом и Кровью Христа, восклицаем: «Смерть Твою возвещаем, Господи, и воскресение Твоё исповедуем, ожидая пришествия Твоего». Мы делаем это не как зрители, а как участники пасхальной тайны (поэтому мы едим и пьем), делая своей плоть Того, Кто принял нашу плоть, чтобы потом отдать ее.
Не зря Церковь связывает тайну Евхаристии с требованием братства. Это происходит в Страстной четверг, день учреждения Евхаристии и день братской любви. И по этой же причине, по крайней мере, в испанской церкви, День Каритас отмечается в этот день Тела Христова. Во плоти бедняков плоть Христа продолжает страдать и мучиться. Участвуя в Евхаристии, принимая отданное тело и пролитую кровь, мы не можем не быть чувствительными к этим страданиям и не реагировать на них эффективным и конкретным образом.
И именно этим активным участием в Евхаристии мы становимся посредниками этого нового завета между Богом и человечеством, свидетелями этой любви, отдающей себя даже до смерти. Иисус – тот, кто «исполняет все, что повелит Господь» («Се, иду исполнить волю Твою», Евр. 10:7). Соединенные с Ним, особенно через Евхаристию, мы тоже можем «творить волю Его на земле, как на небе». Мы можем спустить небеса на землю, мы можем сделать мир пригодным для жизни Бога Отца и человечества, потому что мы, общаясь со Христом, учимся жить как братья и сестры.
Богоявление, явление Бога в человечестве Иисуса, которое начинается еще на Рождество, продолжается поклонением волхвов с востока и теперь завершается его публичным появлением, когда «пришёл Иисус из Назарета Галилейского и крестился от Иоанна в Иордане». Марк рассказывает об этих событиях с большой лаконичностью и заставляет нас смотреть на их суть. Иисус избрал для начала Своей общественной деятельности не Иерусалимский храм, а пустыню; Он являет Себя не для официального поклонения, а в исполнении пророчества, которое неожиданно вспомнили и вновь прорекли в кругу Иоанна Крестителя. Таким образом, Иисус подтверждает религиозный опыт Исхода и его самое подлинное выражение – пророчество. Но в этом подтверждении нет никакого намека на национализм; напротив, Иисус находится на границе, за которой открытые пространства, готовые приветствовать то новое, что Он предлагает. Было бы трудно найти дружелюбные прием в центрах политической и религиозной власти, представленных недоверчивыми саддукеями и слишком уверенными в себе и своей праведности фарисеями. Иоанн, пророк последнего времени, живущий на краю пустыни и призывающий к обращению, олицетворяет собой полную противоположность им. Он живет в открытости и надежде. Вовсе не утверждая себя, он определяет себя скорее, как «не–тот»: он не Мессия, не Илия и не пророк. Всё Его существование является знаком и представлением Иисуса: «идёт за мною Сильнейший меня, Он будет крестить вас Духом Святым». В отличии торжественных официальных обрядов Храма, Иоанн совершает простой обряд очищения водой, выражающий признание собственного несовершенства, а также готовность и открытость к чему–то новому, лучшему и окончательному.
Именно в этом контексте открытости, послушания и нахождения на краю общества Иисус совершает свое публичное появление. В отличие от Иоанна, который «я–не тот», Иисус–Тот, Кто должен прийти, Мессия. Но его явление состоит не в акте самоутверждения, говорящем о себе «Я есмь», а, наоборот, в подчинении обряду очищения водой. Иисус показывает себя братом всем и, не имея греха, страдает от последствий греха, более того, берет на себя грех мира. Проходя крещение Иоанна, Иисус подтверждает свою полную идентичность с нами; он подтверждает, что его воплощение – это не просто внешнее сходство или что–то, что не касается его существа глубоко внутри. Поэтому Крещение Иисуса образует единство с празднованием Рождества и Богоявления и завершает их: это откровение Бога во плоти, в полной идентичности и солидарности со всеми людьми. Плоть, в своей конкретности и в своей слабости, сестра Нам всем в своей открытой универсальности, которая преодолевает любые национальные, идеологические или религиозные барьеры. Как напоминает Петр в Деяниях, именно исходя из этого ясно, что «Бог нелицеприятен, но во всяком народе боящийся Его и поступающий по правде приятен Ему», и если его слово было послано израильтянам, то мир, который это слово объявляет, предназначен для всех, поскольку Иисус Христос является «Господом всех».
И именно там, в этом акте послушания и солидарности со своим народом и со всеми людьми, начинает исполняться пророчество Иоанна: Дух Святой сходит на Иисуса, и голос Отца открывает Его истинную сущность: «Ты Сын Мой возлюбленный». Между Богом и человеком нет противоречия, ибо Сам Сын Человеческий, Иисус, есть Сын Божий, и в немощи плоти являет спасение. Бог выбирает Иисуса, Своего Сына возлюбленного, потому Он стал единым с нами, чтобы все мы, принадлежащие к одной плоти, могли участвовать в Божьем сыновстве и Божьей любви.
Когда мы созерцаем Иисуса, крещенного Иоанном как человека и явленного гласом Когда мы созерцаем Иисуса, крещенного Иоанном как человека и объявленного гласом с Неба как Сына Божьего, то понимаем, что в Нем реализуется полный и окончательный завет Бога с человечеством, о котором пророчествовал Исаия: «поставлю Тебя в завет для народа, во свет для язычников». Мы также понимаем, каким будет его мессианский стиль: не власть, а служение, не насильственное навязывание, а восстановление, исцеление, освобождение. Иисус не избегает встречи с грешниками, но ищет общения с ними и идет на контакт с нечистыми, чтобы найти потерянных и исцелить больных; Он не фанатичный аскет, готовый любой ценой положить конец греху и несовершенству в разрушительном усердии, напротив, Его замысел – восстановление и реабилитация: «трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит; будет производить суд по истине».
Легко понять, что в Крещении Иисуса Христа скрыто пророчество о Его смерти и воскресении. Приняв на Себя грех мира, Иисус также принимает на себя последствия греха, в первую очередь смерть. Погружение в воды Иордана является символом его самопожертвования в любви до самой смерти. Но сила Духа, проявляющаяся над Ним, когда Он выходит из этих вод, говорит о Его победе над смертью: в хрупкости плоти Он утверждается Богом, как Сын.
Мы крестились не водным крещением Иоанна, а крещением Святым Духом, которым мы погрузились в тайну смерти и воскресения Сына Божьего, рожденного во плоти, подобной нашей. Это означает, что мы тоже должны быть готовы пережить пустыню, выбрать тернистый путь служения, отказаться от разрушения и насилия, постоянно пытаться быть открытыми Богу, который нелицеприятен, стараться пройти через этот мир, как Иисус, делая добро и исцеляя угнетенных дьяволом, любой формой зла. Крещенные в пасхальном крещении Иисуса и помазанные Его Духом, мы тоже слышим голос, нисходящий с неба: «(и) Ты – Сын Мой возлюбленный, Дочь Моя возлюбленная, в тебе Мое благоволение». Это наша самая глубокая и подлинная идентичность, которую только в общении с Иисусом из Назарета, помазанным силой Святого Духа, мы можем открыть в себе.
продолжаю мой карантин, чувствую себя лучше, уже четвертый день без температуры, хотя анализ крови показывает, что пневмония еще присутствует. Остается слабость, которая ограничивает мои возможности, хотя, благодарение Богу, могу читать лекции онлайн.
Служу Мессу каждый день у себя в комнате… В эти дни служил практически каждый день об усопших — моих знакомых или родственниках близких людей. Жизнь заставляет продолжать размышление о предыдущих празднованиях всех святых и всех усопших верных. Но и Евангелие этого воскресенья дает нам повод дальше размышлять о том, что на самом деле ценно в нашей жизни, обогащаемся ли мы маслом премудрости веры, надежды и любви, или позволяем, чтобы наши лампы остались сухими, без света. Как говорит первое чтение, не так уж трудно приобрести то масло, найти ту мудрость!
Всем добрых дней! о. Хосе М. Вегас cmf
***
Притча о десяти девах удивляет нас своей жестокостью. Во-первых, из-за отказа мудрых (то есть «хороших») дев делиться своим маслом с бедными неразумными. Во-вторых, потому, что неразумным категорически отказано быть на брачном пире из-за простого промедления. Неужели Иисус призывает нас к наглой черствости, давая понять, что спасение, в конце концов, является исключительным делом каждого, поэтому каждый должен заботиться только о себе? Он пытается нас напугать тем, что простая небрежность, небольшое промедление могут оставить нас вне Царства Божьего? Не слишком ли сильно это контрастирует с другими притчами и изречениями Иисуса, в которых Он подчеркивает прежде всего милосердие и прощение?
Мы не должны читать притчи слишком прямо, буквально. Чтобы понять их, необходимо обратить внимание на контекст, в котором Иисус произносит их, и, следовательно, на намерение, с которым Он говорит их. Притча о десяти девах находится в эсхатологическом дискурсе Евангелия от Матфея. Мы не должны забывать, что приближается конец литургического года и что в эти последние недели литургия и Слово Божье приглашают нас задуматься о конечном измерении нашей жизни.
Сам Иисус, который живет во плоти, вот-вот столкнется со своими страстями и смертью, которые являются концом, последним, что есть в человеческой жизни. Таким образом, речь не идет ни о приглашении к духовному индивидуализму, ни о поощрении религиозного страха. Иисус призывает нас серьезно относиться к жизни, к вере, к нашим отношениям с Богом и, следовательно, к окончательному смыслу нашего существования. Он призывает нас быть бдительными, бодрствовать или, другими словами, жить осознанно. Это также призыв к мудрости, которая умеет адекватно распознавать различные виды благ, присутствующих в нашей жизни. Эта форма сознательной, бдительной жизни не отрицает ежедневных забот. На самом деле, даже мудрые девы были побеждены усталостью и заснули. То есть, они тоже могли удовлетворять самые неотложные и насущные потребности. Но они сделали это, имея светильники с запасом масла. Что это значит?
Иисус говорит о свете, который светит во тьме. Жить осознанно и быть мудрым, а не безрассудным, – значит жить во свете, даже когда наступает ночь. И этот свет прежде всего – вера. Во время обряда крещения неофит получает свечу, символизирующую свет Христов. Это дар, но также и ответственность каждого из нас – сохранить это пламя живым, чтобы оно продолжало сиять. Не имеет смысла иметь светильник веры, если мы не питаем его молитвой, слушанием Слова, участием в таинствах. В этом случае наша вера мертва, как светильник без масла, который не освещает нашу жизнь, который не способен обнаружить в ней присутствие жениха, Иисуса Христа, приходящего к нам разными способами.
Когда так происходит, что мы оказываемся «неразумны», то есть, не знаем о Божьем присутствии в нашей жизни, мы чаще всего отдаем себя преходящим благам этого мира, как будто они окончательные. Мы живем как наркоманы, накачанные ежедневными заботами, как будто они единственные действительно важные. Такой образ жизни состоит из явного и предпочтительного выбора тех благ, которые актуальны и необходимы, но эфемерны. В крайних случаях это складывается в «греховную жизнь», когда ради своих более или менее сиюминутных интересов мы готовы пожертвовать всем: правдой, справедливостью, состраданием, собственной совестью, потому что считаем эти интересы (благополучие, богатство, социальный успех, наслаждение жизнью) единственно реальным и существенными благами. Эта жизнь без заботы о самых главных вещах переполняет нас и ведет нас к погибели, как предупреждал Сам Иисус в другое время: «Смотрите же за собою, чтобы сердца ваши не отягчались объядением и пьянством и заботами житейскими, и чтобы день тот не постиг вас внезапно» (Лк 21, 34). В этом случае мы хуже неразумных дев, мы не только спим, и нам не только не хватает масла, но у нас даже нет светильников: мы ничего и никого не ждем, мы живем, замкнувшись на себе. Но может случиться так, что в нас есть смутное осознание того, что «что-то» должно существовать, что «кто-то» должен прийти. У нас есть умирающая вера, более или менее формальная, одним словом, у нас есть светильник; но мы не уделяем ему ни малейшего внимания, мы не возносим свой ум и сердце к Богу, не открываем уши к Его Слову, чтобы обрести ту мудрость, которую обретают те, кто ищут ее, и которая упреждает тех, кто желает познать ее, потому что она приблизилась в человесности Христа; а мы не преклоняемся перед Ним, чтобы просить и получать прощение, и не принимаем Его приглашения сесть за Его стол, поесть Его хлеба и выпить Его вина, и таким образом вступить в общение с окончательным благом преданного Им Тела и пролитой Им Крови. Наш светильник не дает света, ибо мы не хотим получить масло, которое питает его пламя.
Свет веры освещает тьму. И высшая тьма, тьма смерти, озаренная верой во Христа, умершего и воскресшего, зажигает в нас свет надежды. Надежда – это еще одно существенное измерение той высшей мудрости, которую Христос сделал близкой и доступной. Мудр тот, кто, зная, что должен умереть, стремится к благам непреходящим, к сокровищам, которые ни моль, ни ржа не истребляют, ни воры не подкапывают и не крадут (ср. Мф 6, 19). Масло, которое питает свет этого светильника веры – это настойчивость, постоянство, верность. Господь приходит разными путями, но последний путь, представляющий для каждого из нас «конец света», – это наша собственная смерть. Мудро осознавать это, зная, что настоящее не закрыто само в себе, но открыто для будущего, которое выходит за рамки времени, потому что в человеческой смерти, которую встретил и принял на себя Сын Божий, мы идем навстречу Христу. Неизбежная скорбь, которую производит смерть, не должна быть плачем отчаяния, но должна найти утешение в победе Христа.
Наконец, свет веры и надежды, правильно питаемый, не может не воспламенить огонь любви. Жить сознательно – значит открывать глаза и по-новому открывать для себя других и их потребности. Относительные и эфемерные блага этого мира приобретают окончательное и трансцендентальное значение, когда мы делаем их средством и выражением нашей открытости и заботы о нуждах тех, в ком, по вере, мы открываем для себя наших братьев и сестер. Если отличительной чертой «неразумной» жизни без масла является «станем есть и пить, ибо завтра умрем!» (ср. 1 Кор 15, 32), то мудрая жизнь – это жизнь, которая дает есть алчущим и пить жаждущим (ср. Мф 25, 31-46). Опять же, иметь светильник и не набрать масла означает быть выцветшим верующим, который оставляет веру на чердаке как просто умственную конструкцию и живет эгоистичной жизнью, заботится только о себе, о своих интересах. Но в этом мире, в котором мы не устаем слышать, что «все относительно», мы обнаруживаем, что существуют предельные и вечные измерения, которые не зависят от эфемерной природы пространства и времени, а предназначены к вечности. Вера и надежда освещают их, и их лучшим выражением является любовь, которой научил нас Иисус. Итак, Иисус не только не призывает нас не делиться, но наоборот: свет веры не может не разделяться, если он действительно светит (его нельзя спрятать или положить под сосудом – ср. Мф 5, 15), но он должен правильно подпитываться, и в этом ответственность каждого из нас. И поделиться можно в пространстве любви – светом, но как мы можем это сделать, если мы живем неразумно – не имея масла, и пренебрегаем Богом и нашими ближними?
Иисус рассказывает нам эту притчу о последних временах в контексте Своих последних дней в Иерусалиме, накануне Своих страстей. Для него это очень конкретный опыт: он жених, который пришел, а люди его спят, они не узнают его, они отвергают его… Они живут во тьме и, хотя у них есть светильники, так как они формально религиозны, даже очень религиозны, их светильники погашены, они не готовы к пришествию учителя, у них нет масла, необходимого для их освещения, мудрости, способной различать признаки присутствия среди них Сына Божьего.
То же самое может случиться и с нами. Мы получили дар веры, но мы должны заботиться о том, чтобы он стал истинной мудростью жизни, активной надеждой, горячей любовью. Это означает жить в ожидании, осознанно готовясь к пришествию Господа, которое, даже если мы не знаем ни дня, ни часа, несомненно, произойдет, возможно, самым неожиданным образом. Готов ли мой светильник? Запасаюсь ли я маслом, которое заставит светильник гореть?
в фильме Оливера Стоуна «Взвод» есть сцена, когда солдат, только что получивший ранение в бою, реагирует с удивлением: «Меня ранили! Я думал, что я неуязвим.» Что-то подобное случилось со мной, когда у меня оказался положительным результат на Ковид. Несмотря на то, что я принимал меры безопасности, особенно в магазинах, общественном транспорте и т.д… У меня было смутное ощущение, что жучок меня не тронет. Сейчас я восстанавливаюсь почти неделю, и у меня нет иного выбора, кроме как признать, что я уязвим. Другая вещь, которую трудно почувствовать (хотя это и понятно как концепция) — это то, что в силу своего возраста я являюсь группой риска. Ты знаешь, сколько тебе лет, но ты не чувствуешь себя вписанным в образ 65-летнего человека. Но так оно и есть. Реальность и жизнь мудры и учат нас по фактам. Я надеюсь, что этот вирус не помешает мне продолжить в семинарии занятия онлайн…
В любом случае, это хороший повод для размышлений об празднике всех святых, который в этом году также выпадает на воскресенье, и о том другом поминовении, которое следует за ним, всех усопших верных:
***
Все святые (и все усопшие верные)
С незапамятных времен Церковь один за другим ставит вместе эти два праздника: торжество всех святых и поминовение всех усопших верных. Интуиция, приходящая издалека, видит сильную и глубокую связь между этими двумя праздниками или, если хотите, между этими двумя группами, которые являются объектами нашего внимания, нашего размышления. На первый взгляд, их объединяет то, что мы не можем их видеть, то есть они отсутствуют в нашей жизни. Празднуя их память, разве мы не делаем их присутствующими в нашей памяти? На самом деле, мы делаем гораздо больше, потому что вспоминать (recordare) означает, что что-то (кто-то) отзывается в наших сердцах, что отсутствие не полное, что они все еще присутствуют в нашей жизни намного больше, чем нам кажется. Посмотрим шаг за шагом.
«Святые» — кто они на самом деле? Иногда нам кажется, что они являются персонажами легенд, людьми из другой галактики, если не физической, то моральной или религиозной, так как их биографии, как правило, подчеркивают необычные и сверхчеловеческие аспекты их жизни. И все же, если Церковь объявляет некоторых «святыми», она делает это, скорее, в противоположном смысле. Это правда, объявляя кого-то святым, его заслуги признаются. В этом смысле все учреждения, нации, партии, идеологии… имеют «своих «святых»», т.е. лиц, выдающихся в соответствующих областях деятельности или в конкретной шкале ценностей, о которой идет речь. Но, в нашем случае, это не самое главное. Когда Церковь объявляет кого-то святым, она сначала объявляет его «блаженным», а затем «канонизирует». «Ух ты!», — можно подумать, — «бюрократия даже на небесах!». Но эти два шага имеют смысл. Быть «блаженным» означает быть счастливым, благословенным. Церковь подтверждает беатификацией, что человек, о котором идет речь, уже имеет блаженство, полноту общения с Богом. Согласно сегодняшнему Евангелию, мы понимаем, что это блаженство, то есть счастье, не является «наградой», которую получают «после» смерти те, кто были тут «хорошими»… Это карикатура на христианскую жизнь. Иисус, объявляющий о приближении Царства Божьего (именно через Него), говорит нам, что уже в этой жизни можно быть счастливым даже среди трудностей и невзгод. Блаженства, которые многие считают автопортретом Самого Иисуса, говорят о счастье, которое через Него могут испытать те, кто традиционно чувствовал себя несчастным, потому что в Иисусе, разделяющем все человеческие ограничения и страдания, мы можем испытать то предпочтение, которое Бог оказывает им. То есть, мы уже (или можем быть) в каком-то смысле блаженны.
И канонизация – это утверждение о человеке, направленное на нас. Канон означает правило, меру, модель. Канонизированный святой предлагается нам как образец жизни, достойной подражания, как действительный и верный способ следовать за Христом.
Одним словом, святые являются святыми по отношению к Иисусу Христу, единственному Святому. И, более того, то, что они объявлены святыми, означает, что идеал жизни, который представляет Христос, не является чем-то невозможным, тем, что, может хорошо для созерцания, но неприменимо в повседневной жизни – это не так. Святые, такие же люди, как мы, учат нас, что можно жить последовательно (и быть счастливым, благословенным) в соответствии с этим идеалом.
Как мы знаем, есть много канонизированных святых. Дети, молодые и старые, мужчины и женщины, миряне, священники, монахини, епископы, женатые, бедные и богатые, скромные работники и цари… Одни посвятили себя молитве, другие служили бедным, третьи проповедовали Евангелие, четвертые заботились о своей семье, пятые занимались исследованиями для науки, шестые возделывали землю…, таким образом, это говорит нам, что путей святости много, что они открыты для всех, что каждый может попытаться идти за Христом так, как лучше всего подходит, и выбирать те модели, которые нравятся больше. То, что мы иногда говорим: «это не святой моей преданности», полностью верно: мы не обязаны подражать всем, каждый должен видеть, какой святой и какая форма духовности, из многих, предлагаемых Церковью, подходит ему лучше всего.
Мы видим, что святость — это не эксклюзивный клуб для избранных, это очень демократичное сообщество, открытое для всех. Тем более если учесть, что то, что было сказано о канонизированных святых, предложенных в качестве образцов для подражания, – это не все о них. Если есть образцы, то это потому, что были и есть те, кто им следовал. И здесь вступают «все святые», множество тех, кто не был канонизирован, но достиг одним из многих указанных путей, этой цели: «великое множество людей, которого никто не мог перечесть, из всех племён и колен, и народов и языков». Церковь настаивает сегодня, что если мы увлеклись «легендарной» идеей святости, то она для всех, а не только для людей, сделанных из специального теста. И причина, наконец, очень проста. Быть святым – это не завоевание, не плод сверхчеловеческих аскетических усилий, а дар, это — жить во Христе, и когда Он живет среди нас. Это дар быть детьми Божьими: «Смотрите, какую любовь дал нам Отец, чтобы нам называться и быть детьми Божиими». Быть детьми в Сыне, Иисусе Христе, это дар жить в Нем, в том новом мире, который Он несет в Себе, в царствовании Божьем, в блаженстве, в тайне истинного счастья. Одним словом, если мы чувствуем, что мы дети Божьи (в Сыне Иисусе Христе), то мы уже святые, даже если у нас есть недостатки.
Теперь на сцену выходят усопшие. Мало кто из нас знает лично канонизированного святого. Я, например, знал святого Иоанна Павла II, мой отец знал святого Петра Поведа, мученика и основателя Терезианского института, потому что он был другом семьи, и бывал в его доме, еще я знаю людей, которые знали и жили с матерью Терезой из Калькутты, с каким-то блаженным кларетинским мучеником из Барбастро и т.д. Но с анонимными святыми из этого «великого множества людей» мы точно, так или иначе, действительно встречались, хотя, возможно, не осознавали этого полностью. У нас нет никаких сомнений в том, что людей из нашего окружения, любимых нами, которые были неотъемлемой частью нашей жизни, больше с нами нет. Все мы носим в своей жизни раны смерти, у всех нас есть такие области в отношениях, которые искалечены и опустошены смертью, и которые никто не может занять, потому что есть люди, которые незаменимы. И эти аффективные «ампутации» говорят нам о той абсолютной уверенности, которую мы так редко учитываем, но которая тяготеет над всеми нами, как мрачная туча: мы все должны умереть. На эту уверенность каждый реагирует по-своему (и это зависит не только от того, верующий он или нет, но и от сильного психологического фактора): со страхом, смирением, доверием, безразличием… Но это постоянное отчасти подсознательное напоминание заставляет нас задуматься, что человеческая жизнь – это тайна, в которой переплетаются парадоксальные, неизбежные и незаменимые измерения, из которых нам иногда приходится выбирать, и среди которых мы обязательно должны установить порядок приоритета: устаревающее и постоянное, относительное и абсолютное, то, что приводит к смерти и то, что дает жизнь. Так оно и есть. Есть вещи, настолько связанные со временем, что они, по сути, не могут не разделять его эфемерный и относительный характер: например, хорошо провести время — всегда связано с местом и временем; в то время как другие вещи, несмотря временность на истечение срока действия, все же стремятся быть выше условий пространства и времени: любовь или справедливость имеют призвание к вечности. Человек, на самом деле, может отдаться тому, что уже устарело в его жизни, или торопиться, или жить только для себя и накапливать вещи, можно даже, в крайнем случае, быть готовым лишить других (имущества и даже жизни), чтобы обеспечить себе лучшую жизнь, которая, однако, не перестанет быть эфемерной и, в конце концов, будет поглощена прожорливостью времени. А можно, наоборот, попытаться давать жизненно необходимое даже ценой потери чего-то своего; не использовать других, а служить им, служить в них тем высшим ценностям, за которые стоит отдать свою жизнь. Философ Э.Мунье красиво сказал об этом: «Человек не достигнет своей зрелости, пока не поставит свою жизнь на службу ценностям, которые стоят больше, чем жизнь».
Эти ценности, которые существуют и которым многие (независимо от того, знают они об этом или нет, верующие и неверующие) служат с искренним сердцем, являются признаками высшей жизни, к которой мы все призваны. Этот призыв прозвучал во Христе, Который, приняв саму нашу смерть, проявил солидарность с нами и, воскреснув из мертвых, отнял у нее силу, сделав смерть местом встречи с Богом.
Празднуя эту память усопших верных, мы подтверждаем, что наши связи с ними не мертвы, что мы можем поддерживать их и, в определенном смысле, чувствовать их. Наша солидарность с ними и наша ответственность по отношению к ним выражается особым образом в этом праздновании, во время которого мы молимся за тех умерших, кто находится в промежуточном состоянии очищения за грехи, — в чистилище. Мы не можем точно знать, что это такое. Но мы можем быть уверены, что, во-первых, это очищение начинается уже в этой жизни, в той мере, в какой мы пытаемся преодолеть в себе эгоизм, и, во-вторых, что очищает нас сама смерть. Мы можем понимать смерть как очищающий огонь, который поглощает все в нашей жизни, что было построено из эфемерных материалов (дерева, сена или соломы), в то время как все, что мы построили из нетленных материалов, таких как золото, серебро или драгоценные камни, проходит сквозь пламя невредимым. Очищающий огонь – это Сам Иисус Христос, Который присутствует в жизни человека, а, следовательно, и в его смерти. Действительно, весь выбор жизни человека становится окончательным со смертью, через которую он предстает перед всевышним Судьей (ср. 1 Кор 3:12-15; Spe Salvi 45-46).
После смерти больше нет «времени», по крайней мере, так, как мы его понимаем в этой жизни, но мы верим, что есть очищение. Поэтому имеет смысл молиться за тех, кто умер и, возможно, находится в этом периоде – в чистилище. Эта молитва – реальный и эффективный способ общения с нашим усопшими. И, кроме того, поскольку мы верим, что процесс очищения осуществляется во Христе (участвуя в Его смерти), и что те, кто достигли цели, также находятся во Христе (Который есть свет, истина и жизнь), то мы, находящиеся на пути (а Сам Христос – это путь), можем чувствовать или знать, что наши мертвые близки к нам, именно потому что они находятся во Христе, Который живет среди нас.
Та интуиция, которая «приходит издалека», и о которой мы упоминали в начале, теперь понятна, и понятно, откуда она исходит: от первого христианского поколения, от опыта смерти и воскресения Христа, и это та интуиция, которая, как мы видим, продолжает действовать среди нас.
Как мы все знаем, в прошедшую неделю возникла большая полемика относительно некоторых высказываний, где, кажется, Римский Папа защищает каким-то образом гражданский гомосексуальный брак.
Вся проблема – огромная манипуляция. Римский Папа не защищает и никогда не защищал гомосексуальный брак, даже и гражданский. Очень ясно он выступил, будучи кардиналом Буенос-Айреса, против закона о гомосексуальных браках. Но он считает, что может быть закон о гражданских союзах (не гомосексуальных), когда люди живут вместе и нужно гарантировать некоторые права, как наследство. Это говорила Церковь в Испании, например, когда хотели отрегулировать гомосексуальный брак, говоря, что нельзя назвать это браком. Таким образом, в том числе, можно препятствовать тому, чтобы гомосексуальные пары могли усыновлять детей.
Что «гомосексуалисты имеют права на семью» Папа сказал родителям с детьми с нетрадиционной ориентацией, что нельзя их выгнать из дома по этой причине, они тоже дети Божий и имеют право быть в семье. Изъяли из контекста эти слова, чтобы казалось, что Папа защищает «семью» гомосексуалистов.
Когда бомба сброшена — разрушения наступают немедленно. Восстановление — это сложно, не всегда возможно, и это вопрос времени и терпения. Здесь то же самое.
Чтобы восстановить ущерб от этого ложного спора, я посылаю текст, где аналитически показано, как произошла манипуляция, вырвавшая из контекста разные слова Папы и отпустившая другие его высказывания.
Настоящая любовь, о которой говорит воскресного Евангелия, не может быть оторванной от истины. Можно быть не согласным с учением Церкви в этом или других вопросах, но нельзя деформировать его по каким-то темным намерениям.
Иисус заставил замолчать саддукеев, которые устроили для него ловушку: они спросили Его о воскресении из мертвых, но с насмешкой описали поистине нелепую ситуацию (ситуацию семи братьев, которые один за другим женились на одной и той же женщине). Иисус заставил их замолчать, чтобы они поняли, как нелепо верить в то, что живой Бог – это Бог мертвых. Фарисеи радовались победе Иисуса, подтверждающей их собственную позицию, но не присоединились к Нему, они решили поставить для Него еще одну ловушку, фарисейскую, то есть замысловатый юридический вопрос. Клубок из 613 заповедей Закона (248 положительных и 365 отрицательных) создавал частые противоречия и проблемы толкования приоритета одной над другой, что создавало идеальную почву для того, чтобы попытаться уловить молодого учителя из Назарета на отречении, что дало бы возможность обвинить его.
Иисус, как всегда, говорит многое в нескольких словах. Первое, что Он сказал тому знатоку закона, это то, что у того уже есть ответ, если он действительно открыт для Слова Божьего, которое, как он думал, он так хорошо знает. Оставляя в стороне сложную казуистику книжников и фарисеев, Иисус ограничивается цитатой двух текстов из Ветхого Завета: Второзаконие 6, 5 – о любви к Богу, и Левит 19, 18 – о любви к ближнему. Другими словами, он решает вопрос, который казался неразрешимым, с предельной простотой и обращаясь к единственному источнику власти, признаваемому фарисеями. Во-вторых, Иисус напоминает нам, что «главное», самое главное, – это тот, кому мы должны отдать свое сердце, кого мы должны любить больше всего. Но, говоря это, он не романтически декларирует, что важно любить, независимо от того – что, кого и как. Напротив, приняв вызов этого знатока закона, Иисус соглашается с ним в том, что есть порядок значимости, есть основные вещи, которым нужно отдавать предпочтение. Но это отличается от законнического отношения и уходит в глубины человеческого сердца, туда, где обитают его экзистенциальные истины, и говорит нам о том, что мы должны правильно расставлять приоритеты в нашей любви. Это означает, что не просто любая любовь хороша, и не все одинаково достойно любви, ибо ясно, что каждый что-то любит и живет этой своей любовью. Но все мы знаем, что эгоистичная любовь к самому себе, или любовь к своим, исключающая других, или страстная любовь к определенным удовольствиям или увлечениям (например, выпивка без меры, или своя футбольная команда) – это нехорошо. В ответе Иисуса предполагается, что святой Иоанн, апостол любви, ясно напоминает нам: «Не любите мира, ни того, что в мире» (1 Ин 2, 15). Чтобы правильно понять заповедь любви, мы не должны забывать эту ее часть, как это часто бывает. Для того, чтобы был в нас правильный «Ordo amoris», как сказал святой Августин, то есть правильный порядок сердца, мы должны знать, как контролировать себя, избегая того, чтобы наклонности нашей природы господствовали над нами и направляли наше поведение. Святой Иоанн, конечно, не говорит нам не любить творение, и тем более – нашего ближнего, но под «любовью к миру» он имеет в виду «похоть плоти (чувственность без меры), похоть глаз (жадность) и гордость житейскую (тщеславие и амбиции)» (ср. 1 Ин 2, 16).
В конце концов, Иисус ясно говорит нам, что мы должны любить и какой мерой: Бога всем сердцем нашим, всей душой нашей, всем существом нашим, и ближнего нашего, как самого себя. Любовь к Богу, источнику всякого бытия и всякого добра, должна быть любовью полной самоотдачи, полного единения с Его волей, полного сыновства. Такая любовь может быть направлена только к Богу, ибо если бы она была направлена на что-то другое (идеологию, нацию, партию, лидера, хобби, интерес…), то тут же превратилась бы в идолопоклонство, которое превратило бы нас в рабов, зависимых от какого-то лжебога. Только совершенная преданность единому Богу гарантирует нам свободу, потому что Ему мы обязаны своим существованием и своим достоинством, от Него мы приходим и к Нему мы идем, подобно фессалоникийцам, которые, приняв Слово, оставили своих идолов и обратились к живому и истинному Богу, чтобы служить ему, достигнув тем самым подлинной свободы.
Любовь к ближнему, в свою очередь, имеет в качестве своего рода мерила ту любовь, которую мы должны иметь к себе. Другие равны нам, поэтому истинная любовь к ближнему – это не рабское подчинение, а уважение и солидарность с их потребностями, которые в основном совпадают с нашими собственными. Если, пытаясь удовлетворить наши потребности, мы закрываемся от потребностей других, мы впадаем в эгоизм, а это легко приводит к «использованию» других и злоупотреблению ими в качестве простого средства удовлетворения наших интересов, то есть мы впадаем в несправедливость, манипуляции и насилие. Но мы знаем, что мы равны в достоинстве, и любовь к ближнему основана на чувстве справедливости, которое выражается в негативной версии золотого правила: «Что ненавистно тебе самому, того не делай никому» (Товит 4, 15); и на чувстве сострадания к нуждам других, которое выливается в положительную версию того же правила: «во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними» (Мф 7, 12). Это правильный порядок приоритетов, которому учит нас Иисус, чтобы исходя из этой главной заповеди и из второй, подобной ей, мы могли любить все остальное в правильной мере и воздерживаться от любви к тем вещам, которые отделяют нас от истины и от нашего спасения.
Итак, если Иисус, чтобы указать, какая из заповедей является самой важной, сослался на два текста Ветхого Завета, то где же ее новизна? В каком смысле можно сказать, что заповедь любви – это «новая» заповедь (Ин 13, 34)? На самом деле это новое готовилось долгое время: весь Ветхий Завет полон мотивов, которые его предвосхищают и о нем возвещают. Нам нужно только перечитать сегодняшнее первое чтение. Но, с другой стороны, главное новшество заключается в том, что эти цитаты сказаны самим Иисусом, который придает двум заповедям – любви к Богу и любви к ближнему, новую глубину и смысл. Он пришел не для того, чтобы отменить Закон или Пророков, но чтобы исполнить их, усовершенствовать и довести до конца. И это он делает в своем ответе. Ибо, говоря о Боге и ближнем, Иисус знакомит нас с совершенно новым пониманием первого и второго. Бог, о Котором Он говорит, – это Его Отец, Его Авва, Который в Иисусе становится Отцом всех, хороших и плохих, праведных и неправедных (см. Мф 5, 45). Отсюда и сходство второй заповеди с первой: если Бог – Отец всех, то все люди, созданные по подобию Божьему, являются братьями и сестрами друг для друга. Иисус переосмысливает заповедь о любви к ближнему, которая была до Него любовью, ограниченной самыми близкими, семьей, членами клана, израильской общиной, и распространяет ее на всех без исключения мужчин и женщин, на всех детей Божьих, призванных во Христе стать детьми Божьими.
В субботу мы праздновали память святой Терезы Калькутской. Хороший пример для тех, кто считает, что святость — это дело прошлого. Хотя Тереза из Калькутты уже умерла, она принадлежит к тому времени, в котором мы живем до сих пор. Лично я не знал ее, но знаю многих людей, которые знали ее лично.
Одно из оправданий, которое мы часто используем, чтобы избежать вызова святости (который заключается не в том, чтобы закатывать глаза и смотреть на небо — прочтите текст Деяний Апостолов 1:11, чтобы убедиться в этом, а в том, чтобы иметь мужество любить в этом несовершенном мире) заключается в том, что слишком много препятствий и трудностей стоят на пути. Но пример Терезы Калькутской и многих других святых в том, что их святая жизнь (их любовь), принимала препятствия (бедность, несправедливость, страдания) как повод для такой жизни.
Мы также склонны оправдываться тем, что мы очень несовершенны, имеем много дефектов. И это правда. Но у тех, кого мы называем святыми, тоже были грехи, они тоже начинали со своего несовершенства. Сам Иисус в воскресном Евангелии дает нам ключ к тому, чтобы не отказываться от жизненных усилий, чтобы достигнуть святости — не вопреки нашим несовершенствам, а на их основе. Это урок братского исправления. Мы несем ответственность друг за друга; мы можем помочь друг другу в достижении прогресса, если у нас будет мужество исправлять друг друга сдержанно и с уважением; исправлять и позволять исправлять себя. И делать это не ради идеала нравственного совершенства, которое может привести нас к фарисейству или гарантировать «установленный порядок», а как требование той любви (истинной, трудной, друга истины и справедливости), которую Иисус пришел принести нам, и которая находится в пределах досягаемости, потому что если мы соберемся во имя Его, то Он Сам окажется посреди нас.
***
Эпизод в Кесарии Филипповой оставил нам образ Петра, который почти одновременно исповедует и отрицает, благословлен и отвержен. И это говорит нам о том, что мы, верующие, благословлены, потому что нас коснулся Господь даром веры, но это не значит, что мы чисты и совершенны, мы продолжаем быть грешниками. Иисус идет впереди нас, уча нас пути совершенства, который ведет в Иерусалим, к страстям и смерти на кресте. Он также возложил на нас, несовершенных и грешных, огромную ответственность, так как Он доверил нам ключи Царства, то есть реализацию Своего собственного дела. И поэтому так важно и так необходимо, чтобы Иисус, Господь и Учитель, продолжал учить нас, и чтобы мы продолжали слушать Его учение, если мы хотим верно исполнять ту миссию, которую Он нам доверил. Поэтому Церковь каждый день, в начале утренней литургии, напоминает слова сегодняшнего ответного Псалма: «Послушайте глас Господа!».
Одна из частей этого учения состоит в том, чтобы исправить нас, указать на нашу непоследовательность, наши недостатки, наши грехи. Поэтому прислушиваться к учению Иисуса обязательно означает быть открытым для Его исправления: «сердец не закрывайте!». И, доверив нам Свою миссию, Он учит и исправляет нас через Свою общину, которая является Его Телом и в которую мы вливаемся как живые члены. Мы – община веры: именно наша вера в Иисуса, как Мессию, объединяет и связывает нас, и это наша радость, наше блаженство; но мы – община странствующая, община мужчин и женщин, которые еще не достигли совершенства, которые должны продолжать учиться и расти в следовании за Иисусом. И все это означает, что мы ответственны друг за друга. И хотя каждый несет ответственность за себя, неправда, что каждый несет ответственность исключительно и только за себя и ни за кого другого, и что никто не должен вмешиваться в чью-то жизнь. Ответственность, которую Иисус возложил на нас, те ключи, которые Он дал Петру, та миссия, которую мы все должны выполнять, имеет много общего с заботой о других. Иисус учит нас этому сегодня реалистически, прямо и ясно: братская критика ради исправления друг друга является неотъемлемой частью жизни общины учеников, церковного сообщества.
Конечно, это трудная задача: именно из-за своего состояния грешников мы нуждаемся в исправлении; но именно это состояние усложняет нам задачу: во-первых, потому что грех проявляется в склонности игнорировать других; во-вторых, потому что, зная, что мы сами грешники, казалось бы, какое право мы имеем увещевать или поправлять кого бы то ни было?
И все же Иисус настаивает на этом важном долге. Он делает это в соответствии с пророческой традицией, которая напоминает нам устами Иезекииля, что, хотя сам грешник и несет ответственность за свою погибель, но тот, кто понимает его греховность и ничего не делает, чтобы предотвратить его погибель, предостеречь его, становится ответственным тоже.
Один из способов преодолеть эту трудность может заключаться в том, чтобы поставить себя сначала не на место исправляющего, а на место исправляемого. Зная себя ограниченным, несовершенным и грешным, я должен быть открыт для того, чтобы мне помогли преодолеть себя через братскую критику и помощь. Это сложное искусство: оно включает в себя не только смирение признавать наши ограничения, но и то, что является наиболее трудным для нас, — признавать наши ограничения перед другими, и даже позволять другим открывать их нам. Часто мы становимся закрытыми по отношению к наблюдениям других людей, защищаемся от них, либо с плохим настроением и агрессивностью, либо с безразличием и гордостью; как будто мы уже совершенны и не нуждаемся в той помощи, которая стимулирует наш христианский рост.
Когда мы тренируемся в этой открытости и способности прислушиваться к братской критике и помощи, которые другие предлагают нам, мы еще и учимся строить общину, делая себя ответственными за других, помогая им со смирением преодолевать свои слабости. Иисус показывает нам мудрую педагогику, которая начинается со сдержанной личной беседы (поскольку мы должны избегать, насколько это возможно, извещать кого-либо о чужих грехах); она продолжается, при необходимости, обращением к подтверждению несколькими свидетелями (что также может помочь нам более объективно взглянуть на проблему); и, только в крайнем случае, можно прибегнуть к посредничеству всей общины. На протяжении всего этого процесса всегда присутствует уважение к самостоятельности каждого участника. Если собеседник никого не слушает, он ставит себя вне общины. Даже если мы все и ответственны друг за друга, все равно верно и то, что, каждый из нас в конечном счете ответственен сам за себя.
Миссия братской критики и взаимопомощи – это дело каждого, поскольку община, о которой говорит Иисус, имеет очень разные уровни: семья (домашняя церковь), приходская община или христианская группа, в которой я участвую, религиозная община (монастырь), епархия… Те, кто несет особую ответственность в этих различных формах общины, безусловно, более обязаны. Но эта задача стоит перед всеми, поскольку братское исправление друг друга может и должно быть пророчески осуществлено и в отношении тех, кто находится у власти. В любом случае, сегодняшнее Евангелие приглашает нас размышлять над этой обязанностью, которая возложена и на Церковь как таковую, которая сегодня не пользуется благосклонностью того, что называется «общественным мнением», но также затрагивает и каждого члена Церкви. Она является частью функции учительства для сохранения истинности веры и последовательности жизни (fides et mores). Не каждое мнение, не каждая форма поведения совместимы с верой и вытекающими из нее требованиями к жизни. Иногда Церковь через своих Пастырей вынуждена предупреждать об этом и официально осуществлять конкретные формы братского исправления своих членов. Тот факт, что эта функция не пользуется популярностью и часто вызывает гневные реакции со стороны определенных групп и СМИ, не умаляет того факта, что это часть миссии, которую Иисус доверил своей Церкви, поэтому слушать тех, кого Он поставил во главе своего стада, так же евангельски и пророчески верно, как любить врага и заботиться об Иисусе в своих меньших братьях.
Лучший, а может быть, и единственный способ воплотить в жизнь это важное евангельское измерение братского взаимоисправления – рассматривать его как модуляцию единственного, чем мы обязаны друг другу и что подводит итог всему закону: любви. Без нее любая критика, любое исправление становится бессердечной дисциплиной, которая стремится спасти не столько человека, который ее нарушает, сколько только «установленный порядок». Любовь – это единственный путь к совершенству, пройти который призывает нас Иисус. И любовь, которая является готовностью отдавать свою жизнь за своих братьев и сестер, также включает в себя искреннюю готовность страдать за них, либо потому, что они нас поправляют, либо потому, что мы должны их так или иначе поправлять.
Последние слова Иисуса в сегодняшнем Евангелии дают нам еще один ключ к правильному исполнению этого трудного служения. Поскольку братское взаимоисправление всегда предполагает конфликтную ситуацию, то, для того, чтобы осуществлять ее евангельским путем, то есть, в соответствии с заповедью любви, и мы всегда должны осуществлять ее, предварительно достигая согласия между собой в самом главном, собранные во Имя Господа, и в атмосфере молитвы. И эти вещи не должны восприниматься как нечто само собой разумеющееся: ибо именно они делают Самого Иисуса присутствующим среди нас; и когда мы уверены в том, что это Он учит и исправляет нас, тогда намного легче принять исправление и продолжать идти в стремлении к совершенству любви, в следовании за Христом.
Нам трудно позволить себя исправить. Но мы все согласимся с тем, что если бы это был Сам Иисус, пришедший исправить нас, то мы, наверное, с радостью приняли бы это исправление. Но ведь именно Он сам находится в центре своей общины, и Он тот, Кто учит и исправляет нас.
Человеческая жизнь – это выбор, а выбор – это всегда отказ. Желания людей не управляются мудрыми механизмами животных инстинктов (или управляются в очень слабой степени), и в этом богатство, но также и риск и драма существования. Человек должен самостоятельно и свободно устанавливать границы своих предпочтений; и поскольку наши потребности и желания настолько различны и порой настолько противоречивы, наши решения всегда предполагают отказ от некоторых привлекательных и желательных возможностей. Если свобода – это богатство человека, то в ее осуществлении, как мы уже говорили, есть некоторая драматичность из-за отказов, которые влечет за собой выбор; и есть риск, потому что наш выбор и наши предпочтения могут оказаться неправильными и способствовать не нашему благу, а нашему краху.
Трудность правильного выбора состоит в том, что потенциальные объекты наших желаний предлагают свой продукт, крича о благах, которыми они не всегда обладают, и обещая различные формы счастья, одетые в тысячу одежд, такие как удовольствие, благополучие, успех, власть, богатство… Все это отвечает определенным нуждам, но часто пытается завладеть нашим вниманием настолько, чтобы заставить забыть о других, более глубоких, более важных, хотя, как нам кажется, менее насущных потребностях.
Во всем этом самое важное благо, пожалуй, состоит в том, чтобы знать, как различать добро и зло, и в способности здраво выбирать из множества возможностей, предлагаемых нам ежедневно. Такова идея, вытекающая из первого чтения: Соломон, хотя и царь, считает себя слугой Бога, правящим на благо своего народа и, следовательно, находящимся в долгу и перед Тем и перед другим; с другой стороны, он признает себя молодым и неопытным. У Соломона были все причины, чтобы просить Бога именно о способностях выбирать добро и различать добро и зло. Потому что это блага, которые не могут быть приобретены на рынке, и только в некоторой степени они могут быть приобретены при обучении: это прежде всего дары, а не то, чем можно овладеть, поэтому необходимо просить их у Бога в молитве. Но, чтобы получить их, необходимо пожелать их, сделать их объектом нашего выбора.
Иисус сегодня представляет Царство Божье как благо, которое может выбрать человек. Но что такое Царство Божье, которое Иисус сравнил с семенами, что растут и приносят плоды, и которое Он теперь сравнивает со скрытыми сокровищами и драгоценными жемчужинами? Царство Божие – это не «вещь», не объект, не определенная социальная система, не «режим» теократического или светского типа, который ограничивается провозглашением определенных абстрактных ценностей. Царство Божье нужно понимать как действующее и развивающееся: оно означает «Бог царствует». Бог, начало и источник всякого добра, Он есть высшее благо, к которому человек может стремиться. Поэтому, когда Бог царствует в жизни человека, этот человек приобретает способность различать добро и зло, и ту меру, которая определяет подлинную ценность каждой вещи.
Царство Божье является центром проповеди Иисуса; оно – объект благовестия, а не рекламы, ошеломляющей своей крикливостью и яркостью. Иисус сравнил его с семенем, которое приносит плод, если находит хорошую землю, с уважительным словом, которое ищет диалога: «не возопиет и не возвысит голоса Своего, и не даст услышать его на улицах» (Ис. 42, 2). Сегодняшнее чтение подчеркивает его огромную ценность: оно похоже на сокровище, но это скрытое сокровище, которое нужно искать, к которому нужно стремиться. Потому что его ценность неисчислима, оно является источником радости, наполняющей того, кто его находит; но чтобы найти его, нужно сделать выбор: чтобы получить его, вы должны быть готовы продать все и купить поле, в котором это сокровище скрыто. Развивающийся и активный характер выбора Царства Божьего усиливается во втором сравнении: здесь Царствие Божье похоже не просто на драгоценную жемчужину, но, прежде всего, на купца, который его находит. Действительно, сокровище, которое мы находим, требует активного отношения, определенной позиции и решения с нашей стороны. Способность различать то, что действительно ценно в жизни, и выбирать соответственно, предполагая последующие отказы от чего-то, – это то, что отличает и определяет суть нашей жизни в конечном итоге.
Третье сравнение: сеть, брошенная в море, собирает всякую рыбу, хорошую и плохую. Это учит нас очень важной истине: и то, что сокровище скрыто, и то, что жемчужина требует трудного поиска, – это все не означает, что Царство Божье является чем-то эзотерическим и эксклюзивным, для посвященных или немногих избранных. Эзотерика, столь модная в наши дни, устанавливает различия, которые разделяют людей покатегориям. Но послание Царства Божьего обращается ко всем без различий. Сокровище спрятано, но поле открыто для всех. Отсюда и сравнение с сетью, которая собирает всевозможных рыб. Сеть – это Слово, с которым Бог обращается ко всем людям, не делая различий между ними. То, что отделяет хороших от плохих, зависит от нас самих, от того, какую позицию мы занимаем, – принимаем или отвергаем Слово.
Слово – это Иисус Христос. Он Тот, кто несет в Себе Царство Божье, потому что Он человек, в Котором царствует Бог. Он – скрытое сокровище, потому что спасительное Слово скрылось – стало плотью. Плоть Христова скрывает и в то же время носит в себе то сокровище, ради которого мы должны быть готовы продать все, чтобы купить поле. Принимая это решение, даже если оно сопровождается самоотречением, мы вовсе не отказываемся от себя, а, наоборот, в Иисусе, который стал «первородным между многими братиями» (Рим 8, 29), мы открываем свою реальность наиболее глубоко: мы открываем сокровище образа Божьего, скрытого в поле, которым является каждый из нас.
Слово, возвещающее нам Царство Божие, спасает, потому что оно высвобождает лучшее в нас, уникальность каждого из нас; и при этом оно не только не отделяет нас, но, наоборот, открывает нас по-новому для других, в которых, как мы знаем верой, по-своему тоже обитает образ Божий.
Выбор Царства Божьего, решение позволить Богу царствовать в нашей жизни, приняв в нем Иисуса, – это выбор добра, любви к Богу и к братьям, благодаря которому все служит нам во благо. И дело в том, что «Царствие Божие не пища и питие, но праведность и мир, и радость во Святом Духе» (Рим. 14, 17).
Иисус призывает нас принять радикальное решение в пользу блага, несравненно более ценного, чем все блага, к которым мы можем стремиться в этом мире. Как сокровище, спрятанное в поле, это благо не сразу видно; но тот, кто его находит, понимает, что стóит все продать, чтобы его приобрести. И дело в том, что это благо, которое является самим Иисусом Христом, заставляет все другие блага (старые и новые) обретать свою подлинную ценность, так что даже отказы от чего-то, неизбежно присущие любому принятию решений, приобретают позитивный смысл, способствуют достижению нашего безусловного и окончательного блага. Является ли Иисус и Его Евангелие сокровищем, за которое я готов продать все?
Сегодня в очередной раз Господь Иисус обращается к нам с учением о Царстве Небесном через притчи. Интересно отметить, что образами в притчах являются не только вещи или предметы, но и действия; например, в сегодняшнем отрывке мы слышим о поиске, купле-продаже, принятии решений, распознавании правильного пути… Через эти образы Господь Иисус подчеркивает, что реальность Царства Божьего – самое важное и ценное в человеческой жизни, ей стоит посвятить все остальное.
Царство Божье не может быть «одной из многих» вещей в нашей жизни; оно не может быть просто «приправой» для всего остального. Речь даже не о том, чтобы «поставить Бога на первое место» – потому что в конечном счете этого «первого» места всегда будет недостаточно. В рассказе Пола Янга «Хижина» Лица Святой Троицы так объясняют главному герою Макензи ситуацию с обозначением приоритетов: «Если ты поставишь Бога наверху, что это будет означать на самом деле и в какой степени будет достаточно?.. Я не хочу получить лишь часть тебя или часть твоей жизни… Я не хочу быть первым в списке твоих ценностей, я хочу быть в центре всего». Царство Божье в реальности нашей жизни, наш личный завет с Богом охватывает все ее измерения и не ограничивается какой-то одной – “религиозной” или “духовной” – сферой. И в этом нет ничего удивительного, ведь мы верим, что Бог – наш Создатель и Спаситель «на все 100%», а не частично – на 20, 50 или даже 99%; и дело тут не в некоем долге, «навязанном» нам извне, а в том, чтобы найти истинный смысл и полноту нашей жизни.
Царство Божье и его приближение всегда было в центре учения Господа Иисуса. В молитве, которую Он оставил нам, мы каждый раз просим: «Отче… да приидет Царствие Твое». Что конкретно мы имеем в виду, произнося эти слова? Св. Павел пишет римлянам, которые спорили о правилах касательно чистой или нечистой пищи: «Ибо Царствие Божие не пища и питие, но праведность и мир и радость во Святом Духе» (Рим 14,17). Справедливость Царства означает прежде всего правильные отношения: в первую очередь с Богом, а затем с ближними, с самими собой и с материальным миром. Таким образом Царство становится реальностью в человеческом сообществе. Внешние проявления – это последствия того, что происходит внутри человека, поэтому Иисус всегда говорит обращать внимание на наши сердца. Человеческое сердце – это отдельная «малая вселенная», его можно назвать «филиалом Царства». Строительство Царства Небесного начинается именно здесь.
Как и для купца, «ищущего хороших жемчужин», для каждого человека это означает личный поиск того, что на самом деле наиболее ценно, на чем стоит сосредоточить все свои усилия, желание и энергию. Интересно, что в Евангелии от Иоанна первые слова Иисуса – это вопрос, адресованный Его будущим ученикам: «Что вы ищете?» (Ин 1,38, в дословном переводе с греческого оригинала). Андрей и его спутник выражают желание посмотреть, где живет Учитель, и остаются с Иисусом в тот день. Этот эпизод – приглашение и для нас осознать, что Царство – это не какая-то безличная реальность, а что оно воплощено в личности Возлюбленного Сына Божьего, который открывает нам в Себе нашу идентичность и наш путь в этой жизни как возлюбленных детей Божьих.
Интересно, что Господь Иисус, говоря о сокровище Царства, подчеркивает радость, которую человек испытывает, когда находит его. Также св. Павел в упомянутом отрывке (и во многих других местах) говорит о радости в Святом Духе как измерении Царства Божьего. Св. Игнатий Лойола, которого мы будем вспоминать в литургии на этой неделе, разъясняет в правилах распознавания различных духовных движений, что соблазнитель может предложить человеку и «подделку», ложную радость, которую мы якобы можем получить от какого-то быстрого удовольствия, но которое в конечном счете приносит разочарование и печаль. Притча о неводе, в которой Иисус объясняет события «при кончине века», также говорит о нашей сегодняшней жизни: мы должны уметь отличать и отделять в своих мыслях, словах и поступках добро от зла, то, что способствует построению Царства, от того, что мешает ему. Истинная радость, не мимолетная и поверхностная, а глубокая и продолжительная, является для нас знаком от Бога и критерием для распознавания, находимся ли мы на правильном пути расширения и укрепления реальности Царства Божьего в нашей личной жизни и в нашей среде. В своем учении Папа Франциск часто напоминает о радости, которая характеризует учеников Христа: свое первое апостольское обращение он назвал «Радость Евангелия», а позднее обратился к верующим с другим посланием о призвании к святости: «Радуйтесь и веселитесь». Но более важным, скорее, является его личное свидетельство искренней радости, которой он делиться с другими, хотя и хорошо осознает трудности и вызовы, которые стоят перед человечеством.
Будет ли радость присутствовать в жизни – вопрос нашего выбора. От каждого из нас зависит, пойдем ли мы навстречу тому, что ее приносит, будем ли стремиться к истинной красоте, которая отличает учеников Иисуса, щедрых в своем ответе на Его призыв. Только если мы будем помнить о ценности того дара, который получили, если будем испытывать радость в Духе Святом, у нас будет живое и горячее желание подчинить все измерения нашей жизни славе Царства Божьего. Господи, дай нам эту благодать! Да придет Царствие Твое! Аминь.
Когда мы думаем о тайне Пресвятой Троицы, у нас может возникнуть мысль о том, что для того, чтобы понять эту тайну, нужны толстые тома высокого богословия, доступного только великим специалистам. Тем не менее чтения, которые Церковь сегодня предлагает для размышления о тайне Троицы, отличаются краткостью, скудостью и лаконичностью. Это хороший показатель того, что перед лицом этой тайны, которая является тайной самого Бога, мы должны прежде всего отказаться от «объяснения» ее, от попыток войти в нее, постичь ее «элементы» и расставить их перед нашим взором. Мы не можем «войти» в тайну Бога, и в первую очередь потому, что Бог не позволяет собой управлять и манипулировать. Еще потому, что Бог не является «проблемой», которая требует решения силами (довольно скудными) нашего разума в стиле математических задач. И более того – тайна Троицы не головоломка или загадка, которая может быть разгадана при помощи воображения или остроты ума.
Но все это не означает, что мы должны «отрубить себе голову» и принимать без критики бессмысленные для нашего разумения утверждения, что послужило бы лишь проверкой нашей доверчивости или нашего покорности… Несмотря на то, что было сказано сначала, толстые тома богословия для специалистов тоже необходимы. Только их недостаточно, если у нас нет тех личных предпосылок для понимания, которые не являются исключительно преимуществом специалистов, но являются вопросом веры и необходимы каждому верующему. Об этих предпосылках говорит сегодня Слово Божье и приглашает к ним.
Прежде всего это открытость духа: мы должны открыть себя созерцанию тайны (а не объяснению или решению проблемы). Мы не можем войти в тайну Бога, но Сам Бог делает шаг к нам, выходя из Себя, – и открывает Себя, говорит о Себе, дает Себя. Это Господь, который «спускается с небес» и остается с нами, как Он был с Моисеем. Это Бог, который сам проявляет Себя в нашей жизни, и это Его проявление раскрывает Его как милосердного и сострадающего, долготерпеливого и многомилостивого Бога, готового идти с нами, несмотря на наше упрямство, несмотря на наши грехи, несмотря на то, что мы постоянно отвергаем Его.
То, что Бог говорит нам о Себе, точнее всего сосредоточено в словах Иисуса к Никодиму: «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную». Тайна Троицы, то есть внутренней жизни Бога, – это тайна любви, и любви до конца, которую трудно понять, потому что это любовь до самой смерти, но она спасает и дает жизнь – жизнь в полноте, что и означает «жизнь вечную». Можно ли «объяснить» любовь, разгадать ее и разложить на «элементы»? Очевидно, что мы находимся в другом измерении, которое выходит за рамки чисто теоретической объективности. Понять такую любовь, т.е. любовь до смерти, означает позволить себе удивиться ей, принять ее, впустить ее, сделать ее своей, и тогда это будет означать начало понимания тайны Троицы. Потому что это тайна – тайна Бога Любви, который отдает Себя полностью, безусловно, во всей чистоте.
Если Бог «так возлюбил мир», что отдал ему Своего Сына (и об этом говорит сам Сын, который отдает Себя), и это дарение Себя является сущностью Самого Бога, то таким образом Его внутренняя жизнь состоит во взаимном дарении друг другу в чистой любви. То есть мы можем понять, что внутренняя жизнь Бога – это отношения, общение и, следовательно, личностные различия и, в то же время, совершенное единство. Это есть любовь: единство в различии и отношения, которые преодолевают различия, но не устраняют их. Однако, это понимание не означает, что мы «расшифровали» тайну Бога. Потому что, повторим еще раз, мы не можем войти в Тайну, но Бог может открыть Себя нам, кто Он, и не только теоретически, но и сообщая нам Свою любовь, чрезвычайную любовь, любовь до смерти, делая нас причастными Ему, давая нам жизнь, спасая нас от гибели.
Хотя мы не можем заключить это понимание Бога ни в концепцию, ни даже в целую философскую систему, мы, по крайней мере, избегаем отождествлять христианского Бога с неизменной сущностью Парменида или с неподвижным двигателем, и с мыслью мысли Аристотеля, – концепциями Бога, которые, даже признавая их теоретическую ценность (как очищение от идолопоклонства), не служат нам, не утешают и не спасают нас, потому что они замкнуты на себе и не могут выйти из себя навстречу человеку с милосердием и состраданием. На самом деле, рассмотрение тринитарной тайны Бога Любви помогает нам понять, что даже монотеизм сам по себе недостаточен для верного образа Бога. Потому что монотеизм может означать своего рода богословский монархизм, в котором Бог ведет себя только как законодатель (даже как тиран), устанавливающий вертикальные отношения с людьми, в которых возможно только боязливое и рабское подчинение.
Единый Бог, в котором есть внутренние личные отношения взаимного дарения и любви, – это Бог, который стремится выражать Самого Себя, открывать Себя, отдавать Себя лично. И при этом Он не только не ввергает нас в состояние рабов, но, наоборот, Он освобождает нас, ставит нас на Свой уровень, поскольку в воплощении Он встал на наш уровень: «уничижил Себя Самого, приняв образ раба» (Фил. 2, 7), таким образом Он делает нас друзьями: «Я уже не называю вас рабами…; но Я назвал вас друзьями» (Ин 15:15); и Его братьями: «иди к братьям Моим и скажи им: восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу Моему и Богу вашему» (Ин 20, 17).
Очевидно, что речь идет о способе понимания, который значительно выходит за пределы интеллекта. Вот почему подготовка к принятию тайны Троицы имеет свои практические и экзистенциальные подтексты, о которых Павел предупреждает нас в своем послании к Коринфянам. Прежде всего это радость: общение с Богом и дарение Богом Себя – это добрая весть, которая не должна вызывать страх. Во-вторых, это желание изменить жизнь, измениться, сделаться лучше: Бог, который приходит к нам и дает нам Свою запредельную любовь, приглашает нас двигаться к лучшему, отдавать лучшее от себя. И, признавая, что есть частицы зла в нашей жизни, и речь здесь идет иногда о тяжелой битве, потому что у нас есть опыт того, что зло имеет корни, противодействующие даже нашей доброй воле, мы из-за этого не должны падать духом. Напротив, зная, что Бог приходит не в качестве карателя или цензора, а для того, чтобы дать нам жизнь, зная, что Он не судит нас (мы судим себя сами, в зависимости от того, открыты мы или закрыты этому посещению Бога), – мы можем ободриться, раскрыть душу и дышать свободно.
И все эти наши действия не могут не отразиться на других. Павел призывает нас к единодушию и миру, но не в романтическом или легкомысленном значении, – все мы знаем, насколько трудно восстановить отношения и преодолеть конфликты. Но ведь Сам Бог показал нам путь: истинная любовь, которая составляет сущность и жизнь Бога, заключается в готовности отдать жизнь. И мы, постигнув эту любовь и эту жизнь Бога, живем по образу Троицы, когда пытаемся воспроизвести в нашей жизни такую же меру любви.
Когда мы принимаем это откровение Бога и, таким образом, участвуем в Самой божественной жизни, которая состоит в заповеди любви, светят для нас те выражения, которые мы каждодневно слышим и говорим в нашей молитве: «во имя Отца и Сын и Святого Духа», и «да благословит вас Бог Отец, Сын и Дух Святой», или, как Павел заключает сегодня, и так мы начинаем Евхаристию: «Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Бога Отца, и общение Святого Духа со всеми вами. Аминь.»
Перевод: Алексей Сниховский Фото: Sputnik, Владимир Трефилов
Вероятно, большинство из нас слышали легенду о св. Августине, который, размышляя над тайной Бога, единого в трех Лицах, встретил на берегу моря мальчика, который чашей переливал воду из моря в вырытую ямку. И когда Августин высказал очевидное: что это невозможно, – он услышал в ответ, что точно так же человеческому разуму невозможно понять тайну Святой Троицы.
Эта легенда – хорошее напоминание о том, что нам необходимо смирение, когда мы пытаемся постичь и объяснить что-то о Боге. Ограниченность нашего разума и, соответственно, необходимость смирения, впрочем, становятся всё более очевидными и когда мы познаем Вселенную, в которой живем: чем больше человек открывает нового, тем больше появляется вопросов. Но и то, что есть человек, также остается для нас загадкой, особенно когда речь идет не о каких-то поверхностных вещах, а о нашей глубинной духовной сущности. И как может быть иначе, если мы не только были созданы «по образу и подобию» Бога, но и Бог-Сын принял на Себя нашу природу? Только принимая во внимание эту истину, мы можем получить полное представление о том, кто мы есть.
Опыт познания Бога как Троицы рождается не из выводов нашего разума, а благодаря тому, что Сын Божий приходит в наш мир и являет неслыханную новость, которая переворачивает монотеистическое мировоззрение Израиля: Бог – это не «монада», не одна самодостаточная личность, а единство трех Лиц. Бог – это взаимоотношения: взаимный дар и любовь Отца, Сына и Духа друг другу. В священных писаниях Израиля слово «Отец» и раньше использовалось по отношению к Богу, но очень редко и только в качестве метафоры, выражающей особую любовь Бога к избранному народу. Но Иисус называет Бога Отцом не метафорически, а буквально: потому что у Него есть Сын, Возлюбленный. И то, что Бог любит, это не просто одно из Его действий «среди прочих», о чем знал также Израиль, но сама суть того, кем является Бог – Бог является любовью, которая создает, спасает, освящает. Именно таким образом мы познаем особое действие отдельных Лиц: Отца-Создателя, который призывает все сущее к бытию; Сына-Искупителя, который спасает заблудшее творение; Духа-Животворителя, который освящает спасенное и ведет его к участию в славе единого Бога. Они различаются в своих действиях, но все же всегда действуют вместе, как объясняет Господь Иисус через евангелиста Иоанна.
«Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного…»: эта истина, которая открывается нам в словах Господа Иисуса, фактически также остается для нас частью тайны, которую невозможно постичь простым усилием человеческого разума. «О, сколь неизреченно богатство любви: ради искупления слуг, Ты предал Сына!» – провозглашает Церковь в Пасхальной литургии. Это любовь, которой Отец, Сын и Святой Дух любят каждого из нас лично – тебя и меня; непостижимая для нас во всей своей глубине, эта любовь показывает, насколько мы драгоценны для Бога. В то же время Иисус говорит, что любовь Бога может быть принята только в свободе веры – она не может быть навязана силой; наше неотъемлемое достоинство и величие как детей Божьих, созданных по образу Божьему, заключается в нашей свободе отвечать любовью на любовь. Но наша свобода достигает своего предназначения только тогда, когда она выбирает любить.
Мы, сотворенные по образу Божьему, – также не «монады», не самодостаточные организмы, но созданы для взаимоотношений, для общения с другими, для реализации нашей сущности детей Бога в любви и единстве с другими. Эта истина отражена в том факте, что мы приходим в этот мир благодаря связи двух людей, которые в идеале любят друг друга, и именно так их любовь становится плодотворной. Не только отношения между мужем и женой должны вырасти в нечто большее, чем их взаимное наслаждение, то есть быть направленными на новую жизнь, но и другие человеческие отношения, – такие как дружба, принадлежность к определенным группам или организациям, – имеют потенциал не только поддерживать нас, но и рождать что-то новое и прекрасное – что-то, что служит развитию Божьей жизни, помогает возрастанию Царства Божьего.
Мы можем спросить, почему в Евангелии на сегодняшнее торжество нет упоминания о Святом Духе? Ответ заключается в том, что Иисус приходит в этот мир, воплощаясь от Духа Святого через Деву Марию, и выполняет свою миссию через помазание Духа: Иисус есть Христос, потому что Он – Помазанник. Мы, христиане, также получили помазание Духа: «Любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым» (Рим 5, 5). Бог не только решает сопровождать Свой народ, отвечая на просьбу Моисея, как мы слышим в сегодняшнем первом чтении, но и решает жить в нас, делая нас Своей святыней. Пусть сегодняшнее торжество поможет нам обновить наши отношения с Отцом, нашим Создателем, Сыном, нашим Спасителем, Духом, который освящает нас и ведет нас к нашему предназначению во славе Бога, единого в Троице. Аминь.
По своему еврейскому происхождению Пятидесятница была сельскохозяйственным праздником, который насчитывал 7 недель (49 дней) с начала сбора урожая и являлся благодарением Богу (ср. Лев 23, 15-16), а позднее был связан с еврейской Пасхой: в память о Синайском Завете который состоялся примерно через 50 дней после отъезда из Египта. Именно в контексте этого великого иудейского праздника (одного из трех наиболее важных), когда по этой причине в Иерусалиме было много верующих, апостолы и их небольшая христианская община испытали пришествие Святого Духа, что Иисус Он пообещал им, и предыдущий страх стал смелостью объявить о воскресении Иисуса Христа, и закрытость, продукт этого страха, стало универсальной открытостью — так, что они говорили на языке, понятном каждому. Это две характеристики действия Духа: смелость объявлять и открытость приветствовать всех. С Пасхой Пятидесятницы !!!
о. Хосе
***
Неледю назад, в седьмое пасхальное воскресенье, когда праздник Вознесения не переносится на него, чтение Евангелия взято из 17-й главы Святого Иоанна, так называемой «священнической молитвы». В ней Иисус, в дополнение к молитве за своих учеников того времени и за всех, кто поверит через них, делает подлинное откровение о жизни Бога, об отношениях совершенного единства между Отцом и Сыном, которые теперь открыты для всех людей через Иисуса Христа, и о которых Он также просит для своих учеников, как главное свидетельство для мира, чтобы мир смог поверить.
В этой интенсивной молитве, предшествующей смерти и воскресению, главный герой – это Святой Дух, которого, однако, Иисус не называет никогда. Отношения совершенного единства в любви между Отцом и Сыном – это Святой Дух, Любовь в лице.
Когда мы думаем о Боге или обращаемся к Нему в молитве, мы обычно имеем в виду представление о Боге, которое соответствует Богу-Отцу Иисуса Христа. Иисус, воплощенное Слово Божье, занимает центр нашей веры. Его воплощение сделало Его близким и доступным: мы обычно обращаемся к Нему. Вместо этого, о Святом Духе мало или ничего не сказано. И часто, когда говорят о Нем, говорят, что Он является «великим неизвестным» Троицы. Но это выражение не очень удачно, так как оно позволяет себе заразиться идеей протагонизма, которая кажется скорее взятой из сплетни журнала, чем из желания понимания в вере. Протагонизм Святого Духа имеет другой тип: Он как свет, который не виден, но который дает нам видеть, как незаметная вибрация, которая делает возможным слово. Больше, чем великий неизвестный веры, это великий знаток и ведущий, который дает познать и делает явным самого Бога, Его Слово, Его живое и видимое присутствие, которое есть Иисус Христос. Невозможно видеть свет, но посредством него все освещается и становится видимым. Он никогда не говорит о себе, никогда не показывает себя явно; и все же Его присутствие «наполняет землю» (Dominum et Vivificantem 54). Он ускользает от сетей, которые распространяет наш взгляд или наш разум, пытаясь охватить Его, и все же Его плоды очевидны, ощутимы, активны. Дух проявляется в Его делах и в Его последствиях: мир, рассматриваемый как творение Бога, наш дух, который неуклюже поднимается к своему создателю, уже являются плодами Духа, так же, как и вера, способность наших глаз открывать в Иисусе Христа, слушать Его Слово, обнаруживать Его присутствие в хлебе преломления, в уверенности полученного прощения. Теперь мы понимаем, что все присутствия Воскресшего, которого мы рассматривали в течение этого пасхального времени, стали видны благодаря действию Святого Духа.
Слово Божье сегодня просвещает нас в понимании того, что и кто такой Дух Божий и как Он действует в нашей жизни верующих. Сегодняшние три чтения дают нам три ключевых слова, которые помогают нам в этой задаче: огонь, вода и ветер.
В чтении Деяния Апостолов, день Пятидесятницы представляет Дух как огонь. Огонь обжигает и очищает, расширяет и открывает: «орошай иссохшее, исцеляй болящее. Умягчай жестокое, согревай озябшее, направляй заблудшее.» Так, как Святой Дух является личностью, а не анонимом (Он является Личностью, а не бесформенной энергией), Его отношения с людьми также не безличны, приблизительно или в массе: Он располагается индивидуально на каждом из собравшихся на Вечери, дает каждому своеобразный дар: каждый начал говорить на разном языке. Языки, на которых начали говорить апостолы и другие ученики, представляли практически все языки, известные в то время, о чем свидетельствует длинный список мест происхождения собравшихся в Иерусалиме на праздник. Огонь Духа открывает нас всему миру, но не нужно заставлять всех говорить на уникальном языке, а уважать разнообразие языков и культур, объединяя их всех с универсальным языком любви. Таким образом, это Дух открытости, понимания и гармонии между различными людьми.
Вода также является отличительной чертой Духа. Как говорит Павел, «все мы одним Духом крестились в одно тело, и все напоены одним Духом». Вода омывает нас, обновляет нас, утоляет нашу жажду. Очищая наши сердца и глаза через крещение, мы можем исповедать, что «Иисус есть Господь», что Он Мессия, спаситель, победитель греха и смерти. И это глубокое исцеление освобождает нас от эгоизма и позволяет нам понять, что разнообразие даров, которые получает каждый (природные таланты, приобретенные способности, харизмы, которые мы получаем верой), – это не привилегии или причины самовосхваления, а приглашение на служение: мои личные богатства должны обогащать других, так же, как богатства других обогащают меня. И дело в том, что Святой Дух, Дух любви, также является духом служения. Таким образом, лучше понимать, что разнообразие не вредит единству, когда именно этот Дух царит среди нас и вдохновляет нас.
Слово «дух» этимологически происходит от слова «дыхание» почти во всех языках. Именно жизненный воздух делает жизнь возможной. Святой Дух – это также «дуновение», «ветер», «ветерок в часы огня». Поэтому Иисус «дунул, и говорит им: примите Духа Святого». Дух вдохновляет нас и движет нами к лучшему, к тому, что связано с Богом: это, как указывает сегодняшнее Евангелие, дух мира: «Мир вам»; животворящий дух, который побеждает даже силу смерти: «Он показал им руки и ноги и рёбра Свои»; дух радости, который рассеивает печаль, которая угнетает наши сердца: «ученики обрадовались, увидев Господа»; это дает нам смелость свидетельствовать о Господе по всему миру: «как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас»; дух прощения и примирения: «кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся».
Перед духом личной (тем же Святым Духом) открытости, веры, служения, мира, радости, мужества и прощения, поднимаются в нашем мире, и другие духи, искушающие нас: безличный и анонимный дух, который поглощает нас в массе, дух замкнутости и недоверия, господства и манипуляции, насилия, печали и страха, дух мести … Мы постоянно находимся на перекрестке этих духов: огонь, который очищает или уничтожает, вода, которая нас умывает и утоляет нашу жажду, или та, которая тянет и топит нас; ветер, который освежает и вдохновляет нас, или тот, который сокрушает и опустошает нас, как ураган. Но здесь мы (а не приятная или ненастная природа) должны выбирать, в соответствии с каким духом мы хотим жить: в соответствии с мелочным духом нашего эгоизма и наших маленьких интересов или духом любви, Святым Духом, которого сегодня Иисус, вдохнул в нас.
Светлые тона первых воскресных дней Пасхи удивительным образом сменяются в это воскресенье в несколько печальную атмосферу, даже грустную. В Евангелии собраны слова из прощальных речей Иисуса перед Страстями, которые в контексте Пасхи понимаются как подготовка к Вознесению, то есть к физическому исчезновению присутствия Иисуса среди его учеников. На самом деле, физическое исчезновение Иисуса происходит с Его смертью на Кресте. Но нет никаких сомнений в том, что после смерти был особый период, в котором умножался опыт присутствия Воскресшего Господа, переживания огромной интенсивности, в которых ученики в разных ситуациях и обстоятельствах имели подтверждение того, что Иисус жив, что Он воскрес. Это были основополагающие переживания, обладающие способностью объединять вновь тех, кто рассеялся после смерти, и в которых преломление хлеба и актуализация слов Иисуса играли ведущую роль.
Однако, этот период чрезвычайной интенсивности должен был постепенно уступить место стабильности, нормализации и институционализации. И не удивительно, что в этой новой ситуации ученики, прежде всего первые ученики, чувствовали определенную ностальгию: ностальгию по физическому присутствию Учителя, как это было перед Его смертью; и ностальгию по этому пост-пасхальному периоду необычайной активности Духа и напряженного опыта присутствия воскресшего Иисуса в общине.
Ностальгия может стать плохим советником, вызывая беспокойство, недоверие и страх перед неопределенным будущим. Вещи не являются такими, какими они были, тогда, какими они будут в будущем? Иисус призывает нас верить в Бога и в Него Самого, Он призывает нас не поддаваться смятению или страху смотреть вперед и идти по пути, который Он открыл (открывает) для нас. Но мы, охваченные страхом, отвечаем, что не видим смысла и цели, что мы не знаем, что делать или куда идти. Тогда возникают соблазны искать ложные гарантии: экономическая безопасность, безопасность социального успеха, которую мы можем попытаться купить, безопасность, которая дает жить, замкнутыми на самих себе, избегая риска конфронтации с миром, иногда враждебному, но к которому Иисус, тем не менее, настойчиво посылает нас.
«Не знаем, куда идёшь; и как можем знать путь?» Возражение на века от реалиста Фомы очень ценно, и оно должно заставить нас задуматься, потому что это возражение, так или иначе, хорошо отражает всех нас. Нам очень трудно понять путь Иисуса, логику Его действий, истинный смысл Его жизни и смерти. И хотя «в целом» мы имеем ясность (Иисус – Сын Божий, Который умер за нас и воскреснув, дал нам новую жизнь и т. д.), когда речь идет о том, чтобы нам идти по этому пути, по которому Он приглашает нас следовать за Ним («куда Я иду, вы знаете, и путь знаете»), наше понимание затуманивается и появляется смятение. Так может быть в определенные моменты нашей личной жизни, в которой мы столько раз продолжаем руководствоваться логикой мирского успеха (в соответствии с наиболее примитивным менталитетом немедленного возмездия), а не странной логикой Креста, избранной Иисусом, которая означает никоим образом не преклоняться перед силами зла, ни даже для того, чтобы достичь чего-то якобы доброго. Но это также может отражать опыт Церкви, особенно в кризисные моменты, такие как тот, который мы, похоже, переживаем сейчас, особенно в западном мире: у нас может возникнуть ощущение, что мы находимся в тупике, в процессе медленного исчезновения веры и самого церковного сообщества, в этой культуре, столь глубоко отмеченной многовековым опытом христианства, от которого, по-видимому, эта культура сейчас и хочет отказаться.
Если говорим, что мы не знаем пути, что мы не знаем, что делать, что мы не знаем, куда идти, то это означает, что мы не знаем Христа: потому что Он сам является для нас путем: «Кто говорит, что пребывает в Нем, тот должен поступать так, как Он поступал» (1 Ин 2, 6). То, что Иисус есть Путь, Истина и Жизнь, означает, что Он не просто теоретический ориентир, ни только прекрасный идеал, без влияния на нашу жизнь; это истинный путь, путь, ведущий к истине нашей жизни, путь, ведущий к полноте жизни, к общению с Богом, нашим Отцом. Но мы должны идти по этому пути, следовать по нему за Иисусом, хотя он и ведет нас на Крест, к той трудной и парадоксальной реальности, в которой очевидное поражение становится победой, а смерть, жизнью.
Однако, на этом возражения не заканчиваются. Иисус настаивает на том, что, следуя по пути, который Он предлагает нам и которым Он Сам является, мы уже находимся в контакте с Отцом, которого мы уже знаем и видели. В этих словах Иисуса проявляется большая уверенность в эффективности живого учения, которое Он передал своим ученикам, нам, которые верят в Него. Но сегодня Филипп выражает, какие «мы неповоротливы умом, чтобы понять это» (ср. Лк 24, 25; Мк 4:13). И все же, в словах Филиппа («покажи нам Отца») есть большая глубина разума. Мы хотим видеть. Это правда, что через веру в Иисуса Христа мы приходим к тому, что видим и понимаем многие вещи. Но также верно и то, что в условиях нашего мира «мы видим, как-бы сквозь зеркало, гадательно» (1 Кор. 13:12). И следует иметь в виду, что во времена Павла зеркала были не стеклами с оксидом металла, как сейчас (которые были изобретены в XIII веке), а бронзовыми или медными полированными поверхностями, которые давали очень искаженное отражение реальности. Особенно, когда смятение и неуверенность распространяются, желание непосредственно «видеть» усиливается до тоски. Но ответ Иисуса, опять же, это призыв к вере, которая является доверием. Есть реальности, которые мы не можем видеть, просто так, напрямую. Если кто-то говорит своему другу, что он хочет «видеть» его дружбу, или любимому человеку, что хочет «видеть» его любовь, или тот, кто страдает от несправедливости, требует «видеть» саму справедливость…, что можно им ответить? Самые важные и существенные реалии нашей жизни не видны непосредственно, потому что они не вещи, предметы под рукой, которыми мы можем располагаться. Дружба, справедливость и любовь могут выражаться в знаках, которые делают дружбу, справедливость и любовь явными; но, чтобы «видеть» в этих знаках присутствие этих реалий, также требуется, со стороны того, кто смотрит, определенная расположенность: открытость, принятие, доверие.
Если это так, то тем более это должно быть по отношению к Богу. «Бога не видел никто никогда; единородный Сын … Он явил» (Ин.1: 18). «Знак», который Бог дал нам, чтобы сделаться видимым для нас – это Его собственный Сын: это гораздо больше, чем просто символ, такой как обычный дорожный знак, это живое присутствие в прямых отношениях с Богом: «видеть» Иисуса как Сына Божия означает открыть в Нем Бога Отца, увидеть в нем Отца. Иисус – единственный путь, который ведет нас к Отцу, и Он – это видимое присутствие Бога, открывшего себя Отцом Иисуса и, в Иисусе, Отцом всех нас. Но и для этого «видеть» нам нужна вера в форме доверия, к которой Иисус призывает нас в начале сегодняшнего Евангелия. И, в конце, добивает увещеванием апеллируя к делам: если есть сомнения или смятения в наших сердцах, то: «а если не так, то верьте Мне по самим делам». Что это за дела? Исключительным делом Иисуса является Его самоотдача на Кресте ради любви и Его воскресение, в котором любовь побеждает смерть. Это торжество Духа, который является связью между Сыном и Отцом, и гарантией присутствия Иисуса в Его Церкви, в общине Его учеников, и который, несмотря на чувство оставленности, которое иногда накрывает нас, являет реальное, эффективное, действенное присутствие: тут нам тоже нужно верить по делам. Сегодня о Духе еще не говорится, но именно Он будет играть ведущую роль на финальном отрезке пасхального времени, и сегодня косвенно (а более ясно во втором чтении) начинает чувствоваться эта ведущая роль.
Первое чтение предлагает пример, свидетельствующий о доверия делу Духа. Церковь растет, она становится сложным сообществом, и неизбежно возникают конфликты. Но это может стать и поводом для роста не только количественного, но и органического, качественного, харизматического развития, обогащающего общину. На самом деле, идеал Церкви не в том, чтобы романтически оставаться в ситуации первого верующего ядра (ностальгия по маленьким общинам, иногда также по небольшим горизонтам и перспективам), а также в том, чтобы идти по пути, открывать под вдохновением Духа новые измерения, адаптированные к отдельным лицам и разнородным группам, которые постепенно входят в Церковь: иудейские священники, связанные с храмом; эллинистические евреи, а также галилеяне, самаритяне и, наконец, язычники. Разнообразие не нарушает единства, если ответственные за общину вместе со всем собранием слушают Слово и способны реагировать на новые ситуации в покорности Духу. В этом случае рождается группа дьяконов, все греческого происхождения, что также является делом Духа, который структурирует церковное сообщество. Мы видим здесь, как Церковь должна отражать и предвосхищать этот дом Отца, в котором много комнат, в котором есть место для всех.
Второе чтение также говорит об этом активном пути, в котором состоит жизнь Церкви. Здесь путь представляется в виде наводящего на размышление образа строительства храма. Его происхождение и основание – это та же самая пасхальная тайна, к которой относятся дела, о которых говорит Евангелие: Иисус, камень отверженный (его смерть), но избранный Богом (в воскресении); речь идет о призыве и даре от Бога («род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел»), но также об открытом поручении: мы вступаем в строительство храма Духа, что является процессом столь же широким, как история самого человечества, как разнообразие народов, культур и времен.
Коротко, в эти времена смятения и неопределенности Иисус призывает нас к вере, доверию, открытости, а также к активному действию, которое, оставляя в стороне весь страх и ностальгию по прошлым временам, ставит для себя задание понять, каким образом реагировать на реальные проблемы нашего времени, чтобы, в верности Духу, мы могли продолжать строить храм Божий, в котором сегодняшние мужчины и женщины смогут найти свое место, и, глядя на Сына, смогут увидеть Отца.
На пороге Страстной недели мы продолжаем смотреть на коронавирус и его последствия.
В прошедшую субботу чтения Мессы настаивали на единстве всего человечества. Пророк Иезекииль говорит: «Я возьму сынов Израилевых из среды народов, между которыми они находятся, и соберу их отовсюду и приведу их в землю их». Иеремия в ответном псалме: «Кто рассеял Израиля, Тот и соберёт его, и будет охранять его, как пастырь стадо своё». И, наконец, Евангелие от Иоанна напомнило, что Иисус собирался умереть «за народ, и не только за народ, но чтобы и рассеянных чад Божиих собрать воедино».
Все тексты напоминают нам о том, что мы — большая семья, что, несмотря на расы, народы и культуры, нас всех объединяет глубокая связь человечности. Именно эта пандемия напоминает нам по-особенному: общие страдания, возможность заражения, болезни и смерти — не знают границ, рас, социального положения и идеологий. Здесь мы можем чувствовать, что мы из одной плоти и крови.
Мы живем в ожидании лекарств и вакцин, которые позволяют нам преодолеть эту угрозу для нашего здоровья, нашей экономики, наших отношений … Конечно, это также возможность поразмышлять о ценностях, которые нас спасают. Не вдаваясь в манихейство, которое санкционирует одни ценности и осуждают другие, поскольку необходимы все они, в том числе экономические и материальные (мы не чистые духи, а «воплощенные духи», как сказал один философ), мы все же можем различать ценности, которые нам нужны для выживания, и ценностям, которые нас спасают в радикальном смысле.
У меня сложилось впечатление, что серьезная ошибка многих политиков заключается в том, что они путают необходимые ценности выживания с ценностями, которые спасают, и пытаются утвердиться в качестве наших спасителей. Но есть только один спаситель: Бог и его Сын Иисус Христос. Здесь мы также обнаруживаем особую универсальную солидарность. Мы все заражены смертельным вирусом греха. Хотя в случае с коронавирусом мы все еще ожидаем эффективного лекарства, вакцина, которая иммунизирует нас, в случае «духовного вируса» греха, вакцина уже была найдена. Как мы знаем, вакцина означает инфекцию, вызванную так, что организм реагирует, вырабатывая необходимые антитела для борьбы с болезнью и, таким образом, вырабатывает иммунитет (специалисты, пусть меня поправляют, я в этом вопросе непрофессионал).
Итак, в случае с грехом (и его горьким плодом, смертью, не просто биологической, а духовной, которая отдаляет нас от источника жизни, который является Богом), вакцина находится в том же грехе и смерти, которую тот вызывает. Страх, стремление к власти и ненависть вызывают смерть Христа. Но тут же Бог нашел лекарство от вируса греха и смерти: смерть Христа за любовь (ко всем), и для нашего спасения – это начало новой жизни Воскресения, которую мы можем попробовать уже в этой жизни , соединяя себя со Христом, принимая Его Слово, делая его началом нашей жизни.Пасхальные события ставят нас в прямой контакт с этой тайной спасения. Ситуация карантина не позволит нам участвовать от первого лица в этом году в литургии. Но мы можем делать это по телевизору или другими способами, и мы можем, прежде всего, искать прямой контакт со Словом Божьим, читая и размышляя (лично и с семьей) тексты наших дней.
Вербное воскресенье – входная дверь в Страстную Неделю, и она объединяет две внешне противоречивые темы: с одной стороны, триумфальный въезд Иисуса в Иерусалим; с другой стороны, провал – его трагическая смерть на кресте. Триумф и поражение. Лучше было бы сказать, кажущийся триумф, и настоящее поражение, без смягчений. Мы можем спросить себя, почему литургия объединяет эти две темы, которые, несмотря на их близость по времени, не во всем совпадают. Зачем предвосхищать в Вербное воскресенье то, что будет в Страстную пятницу? Зачем портить этот момент славы, хотя и эфемерный, под тенью неудачи – креста? В действительности, даже провозглашенное торжество может показаться обманчивым: мы говорим, Вербное воскресенье, но правда в том, что чтение этого эпизода занимает почти незначительное место в литургии, в которой всю ведущую роль несет драматизированное чтение Страстей.
Литургия концентрирует в себе христианский вековой опыт и пронизана глубокой логикой, которую мы можем открывать и понимать именно в педагогике циклического повторения. Это не просто теоретическое понимание, но жизненное: литургия вводит нас в саму тайну Христа, помогает нам сделать ее частью нашей жизни, буквально «войти» в нее, стать «героями» в этой истории в том же смысле, что и те, кто сопровождал Иисуса в евангельских историях, с такими же надеждами, радостями и скорбями, с такими же искушениями и сомнениями.
Что же означает этот триумфальный въезд в Иерусалим с точки зрения нашей веры во Христа? В нем мы можем обнаружить два противоположных значения: одно очень понятное и человечное, но в конечном итоге показывающее себя ложным; второе, очень трудно принять по-человечески, но именно это то, что ведет к спасению и то, что литургия и Слово сегодня приглашают нас принять.
Первое, это желание, столь человечное, настолько присутствующее во всех нас, желание чтобы Христос победил с триумфом в своей борьбе против сил зла этого мира, подобно победителям этого мира, военным победам, политических завоеваний, социальных или экономических успехов. Речь идет о победе, которая включает в себя поражение тех, кто противостоит тому, что Иисус проповедует и представляет, что Он будет завоевывать землю, значимость и власть. Если первопричиной Иисуса – является Бог, Добро (Любовь, Справедливость, Мир …), как мы можем не желать этого настоящего триумфа, также как торжествуют некоторые нации, группы, идеологии?
Но история свидетельствует о том, насколько эфемерны эти победы: империи завершаются падением и заменой другими; идеологии быстро стареют и непрерывно сменяют друг друга; то, что кажется более прочным и стабильным (учреждения, идеи, культурные системы и т. д.…) в конце концов уступает неумолимому течении времени. Даже Церковь, если рассматривать ее как чисто человеческую структуру, знает моменты величия и упадка, распространения и отступления: также ее «победы в этом мире» оказываются временными. Наше время богато на примеры демонстрирующих эфемерный характер этих побед. Мы видели по телевидению, как империи рушатся, и те, кто сейчас кажется более сильным, уже чувствуют угрожающее дыхание других развивающихся стран, но мы не знаем, к лучшему это или к худшему. Многие убеждены, что кризис веры и потеря влияния и власти Церкви во многих странах – это безвозвратное начало конца. Есть и те, кто празднует это с ликованием; и другие (слабые верующие) смотрят на это со страхом и пессимизмом; или с проектами «реконкисты» различных видов (реставрационные или революционные, консервативные или прогрессивные, в соответствии с используемой терминологией). Но все это, в конечном счете, является следствием неправильного понимания триумфального въезда Иисуса в Иерусалим, этот въезд, почти наверняка, вдохновлял учеников самого Христа, поскольку они верили в скорую коронацию Его как Царя. Мы плохо понимаем, и мы продолжаем это делать, когда стремимся прежде всего к социальной значимости и власти для образования общества в соответствии с нашими ценностями.
Но триумф Христа, предвосхищаемый во время его триумфального въезда в Иерусалим, в Священный город, место обитания Бога (см. Пс 86), это триумф другого типа, который не имеет ничего общего с военными, политическими или социальными победами. И именно это объясняет, что после рассказа о въезде Иисуса в Иерусалим в начале литургии, будет история о Страстях Иисусу Христа, которая занимает центральное место литургии, потому что именно она раскрывает правду о Его победе. Иисус не одержал победу, когда вошел в земной Иерусалим среди восклицаний своих учеников, но именно, за пределами городских стен, в человеческом поражении – в Его смерти на кресте, престоле Этого странного царя, алтаре Этого Священника, который одновременно является Жертвой. По этой то причине мы не можем читать рассказ о въезде в Иерусалим, иначе как на фоне Его страстей и смерти.
Речь не идет о простой трагической судьбе: еще одном провале того, что было не более чем прекрасным сном. Если бы это было только так (то есть только в «этом мире»), в каком смысле мы могли бы говорить о триумфе? Разве это не была бы саркастическая шутка? Но дело в том, что смерть Иисуса является также результатом Его выбора. С самого начала своего служения, когда Он услышал голос искусителя в пустыне, Иисус ясно отверг путь мирских побед. Это дьявольское искушение, и в то же время такое человеческое, использовать свою силу и власть, чтобы извлечь выгоду, удивить, навязывать Свою волю, покорить тех, кто Ему противостоит, уничтожить его врагов. Почему бы и нет? «Если ты Сын Божий … значит, что Ты можешь, используй Свою силу». Это было искушение, которое также, во многих моментах, испытывали его ученики: искушение властью или насилием (ср. Мф 20, 28-21; Мк 9, 33-34; Лк 9, 51-55); или то, что мы чувствуем, когда думаем о планах расширения Церкви, в которых нет печати евангельского духа. Также Его искушали и те, кто Его оскорблял: «Если Ты Сын Божий, сойди с креста». Иногда мы тоже хотим, чтобы Он, так как Он Сын Божий, сошел с креста и дал им то, чего они заслуживают. Но кому и каким образом?
Но Иисус, поскольку Он – Сын Божий, преодолел это искушение во всех его формах: Он отказался от победы над своими врагами, будь то отдельные люди или народы, социальные или религиозные группы, так как Он хотел победить на корню то, что порождает всякую вражду. Он не борется против иудеев или римлян, но против того, что заставляет иудеев и римлян быть врагами (и здесь каждый составит свой список). Как написано в послании к Ефесянам: «наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных» (Еф 6, 12).
Иисус борется с грехом, который гнездится в сердце человека, и может сделать это только через добро, добродетель и любовь, что приводит Его к полной отдаче своей собственной жизни. Поэтому Его смерть, как поражение, видимое по-человечески, становится победой именно потому, что Он – Сын Божий: являясь Сыном Божиим Он не воспользовался своей властью, не уничтожает своих врагов и не сходит с креста, но свободно проходит через занавес смерти, той смерти, которая является не просто биологическим эпизодом, а плодом греха: отрицанием жизни, добра и истины, справедливости и любви. Смерть на кресте – это Его истинный триумф, потому что благодаря смерти Он вошел во святилище, созданное не человеческими руками и не кровью тельцов, еще меньше кровью своих врагов, но Своею собственной кровью (ср. Евр. 9 11-14). Истинное триумфальное вхождение Иисуса – это то, которое Он сделал через дверь Креста, в небесный Иерусалим, «и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло» (Откр. 21, 4), это прежнее, этот старый мир состоит из войн, неравенства и вражды, и побед, которые являются поражениями, потому что в них уничтожаются себе подобные; мир, в котором жертвы часто претендуют стать палачами новых жертв.
Своей смертью на кресте Иисус открыл для нас новый горизонт, чтобы мы могли смотреть за пределы «этого мира»; более того, Он открыл нам путь к святилищу, созданному не руками человеческими, Он дал нам доступ, в Его самой личности, к небесному Иерусалиму. Другими словами, это дало нам возможность жить в этом старом мире уже по законам нового мира (закону любви), чтобы побеждать зло только силой добра, даже если это иногда приводит к очевидным поражениям, даже смертям, которые являются победами, как считает Церковь свидетельство мученичества.
Сегодняшняя литургия, противопоставляя два прочитанных Евангелия, приглашает нас с ликованием приветствовать Христа, который приходит к нам, но не как могущественный царь, который, командуя своими армиями, внушает страх своею разрушительной способностью, но как смиренный и миролюбивый царь, верхом на ослике. Она приглашает нас приветствовать Его и принять путь, который Иисус, Мессия и Сын Давидов, избрал для своей окончательной победы: путь любви, прощения, отдания своей жизни, путь Креста. Она также призывает нас не поддаваться обманчивым победам, основанным на силе или социальном успехе, но также не впадать в уныние перед кажущимися поражениями, которые, будто, угрожают будущему веры и Церкви, ведь «если Бог за нас, кто против нас?» (Рим. 8:31); в конечном итоге, литургия приглашает нас сделать своими те же чувствования Христа, Который «будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, … смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной» (Фил. 2, 5-8); и «облечься во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней дьявольских, дабы вы могли противостать в день злой и, все преодолев, устоять» (Еф 6, 11. 13).
И что еще это бы значило, кроме как исповедовать, подобно римскому сотнику, перед Христом, умершим на Кресте, что Он действительно Сын Божий? И дело в том, что овации учеников, которые исповедуют Сына Давида, когда Он въезжает в Иерусалим, становятся зрелыми и приобретают полноценный смысл только в исповедании этого язычника, который признает в Иисусе из Назарета, умершего на Кресте, истинного Сына Божия и Мессию.
«Вифания была недалеко от Иерусалима, стадиях в пятнадцати», говорится в длинной версии этого Евангелия. То есть, в пути к Пасхе – «вот стоят ноги наши во вратах твоих, Иерусалим (Пс 121:2-3)». И все говорит нам о тайне смерти и жизни, которую мы начинаем созерцать. Поэтому после очищения в пустыне и водой (первое и третье воскресенье Великого поста) и освещения (второе и четвертое воскресенье) нас приглашают встретиться лицом к лицу со смертью. Необходимо противостоять ей, потому что бесполезно пытаться спрятаться от нее. Поэтому также, и особенно религиозный опыт, нужно смотреть на эту реальность и пытаться найти не нее ответ. В смерти мы особенно сильно ощущаем отдаленность от Бога, Его молчание и, у нас возможно создается впечатление его безразличия к нашей судьбе.
Это, кажется, передает странное начало Евангелия, которое предлагается нам в это воскресенье. Просьба о помощи, просьба, с печалью и срочностью, просьба, которая, очевидно, не получает ответа. Действительно, у нас часто возникает ощущение, что Бог нас не слышит, что Он остается безразличным к нашим мольбам, которые получают постоянное молчание вместо всякого ответа. Бог, Иисус, Они не спешат, Они, кажется, не волнуются, что опоздают.
Наше чувство оставленности и отсутствия ответов в стольких случаях заставляет нас иногда испытывать искушение или в реальности – упрек против Бога: «если бы Ты был здесь …». Это упрек, который можно облачить многими другими способами: почему Бог допускает зло? Что Он делает против несправедливости? И так можно долго продолжать. Резонно говорит Бенедикт XVI в своей энциклике «Spe salvi» (п. 42), что атеизм 19-го и 20-го веков по своим корням и целям является морализмом, протестом против несправедливости мира и всемирной истории.
И, в принципе, ответ, который Иисус дает Марфе («твой брат воскреснет в последний день»), не очень удовлетворяет. Сама Марфа признает это, и при этом она, кажется, говорит Иисусу, что да, это хорошо, но что она попросила его о чем-то другом, более насущном. Религиозный ответ, который передает решение в “загробную жизнь” – это также является оспариваемым предметом критики религии.
Итак, здесь мы сталкиваемся со смертью. Мы уже знаем, что смерть – это нечто естественное, но, тем не менее, что-то в нас протестует против нее. Сегодняшний текст, кажется, хочет, чтобы мы внимательно посмотрели на смерть, чтобы мы не скрывали ее уродливое лицо, ее неприятный запах, прежде чем дать нам ответ.
Что касается естественного характера смерти, очень показательно то, что говорит Папа Ратцингер в той же самой энциклике (пп. 10 и 11): есть в смерти освобождающий элемент поскольку, если хорошо подумать, «вечная жизнь» в условия жизни на земле совсем не желательна; таким образом «ясно, что преодоление [биологической] смерти – и даже продление жизни на более или менее неопределенный срок – поставило бы землю и человечество в невозможные условия и никому не принесло бы пользы. Очевидно, что в нашем положении есть противоречие, указывающее на внутреннюю противоречивость самого нашего существования. С одной стороны, мы не желаем умирать; прежде всего те, кто любит нас, не хотят, чтобы мы умерли. Но, с другой стороны, мы также не желаем бесконечной жизни, да и земля сотворена не для того. Итак, чего же мы хотим на самом деле? Этот парадокс нашего собственного отношения влечет за собой более глубокий вопрос: что такое в действительности «жизнь»? И что на самом деле означает «вечность»? (Spes salvi 11).
Когда мы размышляем о нашей воле к жизни и о нашем противлении смерти, мы понимаем, что вечная жизнь означает жизнь в полноте. Именно в этом смысле мы должны понимать смерть как отрицание добра и истины, справедливости и любви. Именно в этом смысле смерть подобна синтезу всех зол.
Объединив естественное чувство смерти с нравственным чувством, мы можем понять почему, с одной стороны, Бог не сразу отвечает на нашу просьбу: смерть – это необходимое состояние. Но, с другой стороны, именно в Иисусе Христе нам было дан окончательный и неожиданный ответ. Какой?
Сейчас давайте вернемся к сцене воскрешения Лазаря. На самом деле это не воскресение в строгом смысле слова, а «возвращение к жизни», «оживление», поскольку ясно, что Лазарь снова умрет. На предмет этой болезненной ситуации (друг, брат, кто-то дорогой умер), Иисус не спасает нас от безобразия и тяжести смерти, с ее неприятным запахом. Иисус чувствует ее человеческими чувствами, участвует в трауре, чувствует терзания, которые все мы чувствуем, плачет о друге. И Он приглашает нас смотреть с реализмом, открыть могилу. Сильным голосом приказав смерти освободить свою жертву, как мы можем понять этот жест?
С одной стороны, Иисус ожидает своего воскресения. Перед своей смертью, которая уже близко, Он показывает нам, что, даже поддавшись ей, Он имеет над ней власть. Иисус не предотвратил смерть Лазаря так же, как он не предотвратил свою собственную. И таким же образом Он дает нам гораздо более радикальный и окончательный ответ, чем просто отсрочить смерть друга (ребенка, невинной жертвы, любимого и т. д.). Иисус, умерев, столкнулся с человеческой смертью, явился в ней и, таким образом, сделал смерть местом встречи с Богом.
Великий пост берет свое начало в незамедлительной подготовке катехуменов для Крещения. Отсюда призыв к покаянию, молитве и обрядам очищения и освящения. Но крещение – это погружение в смерть Христа, чтобы возродиться к новой жизни. Отсюда, непосредственно перед празднованием Страстей, Смерти и Воскресения Христа (вовремя Невечерия Пасхи состоится крещение оглашенных) литургия и Слово ставят нас лицом к лицу с этой реальностью. Благодаря смерти и воскресению Христа, смерть стала истинным крещением, которое открывает нас и дает возможность заново родиться к жизни в полноте.
Если оживление Лазаря предвосхищает воскресение Христа, но не мешает ему участвовать в биологической смерти, это означает, что Лазарь, который является здесь фигурой крещения, возрожденного водой и огнем, он уже участвует в этой жизни и в этих смертельных условиях жизни воскресшего. То есть здесь нам говорится, что, хотя и с ограничениями, вечная жизнь уже началась. И это именно так, потому что Вифания (место, где мы живем и умираем) находится недалеко от Иерусалима: от нового Иерусалима: «новый, сходящий от Бога с неба, скиния Бога с человеками и (в котором) и смерти не будет уже; ни плача…» (Отк. 21, 2-4). И дистанция между Вифанией и новым Иерусалимом уже мала, потому что Иисус, сошедший с небес и поселившийся среди нас, прошел путь, который их объединяет.
На полпути в Иерусалим, то есть на пути к своим Страстям, Иисус играет главную роль в поистине необычном эпизоде: Он поднимается на гору с тремя своими учениками, Петром, Иаковом и Иоанном, и преображается перед ними. Это яркий момент, в котором все ясно видится, и в котором (по словам Петра) хотелось бы остаться навсегда. Возможно, у всех нас были такие моменты света: в наших отношениях, в нашей работе и также в нашей вере. Также и мы хотели бы поставить шатер и остаться навсегда в этой ситуации ясности и света. Но эти моменты света должны служить нам, чтобы противостоять трудным моментам, которые всегда происходят в жизни во всех этих областях (отношения, профессия, вера и т. д.). Также и в опыте Иисуса и его учеников мы находим эту динамику, столь человечную и, следовательно, столь типичную для христианской жизни, для веры в Бога-человека, воплощенного Бога. Гора – это место проявления Бога. Когда-то это была гора Синай, а сегодня – это гора Фавор, то завтра будет «гора черепа» (Лобное место), Голгофа. Не все проявления Бога одинаково легко принять. Но моменты света даются нам именно для того, чтобы оставаться верными, когда дела становятся ужасными.
Сегодня нам предлагается этот эпизод преображения, обрамленный двумя другими текстами, явно несвязанных с ним: призыв Бога к Аврааму и наставление Павла своему ученику Тимофею.
Слово, адресованное Аврааму: «пойди из земли твоей» – это архетип религиозного опыта. Это далеко от того, как иногда говорят, сбежать и укрыться; это оказывается вызовом, призывом покинуть места безопасности (родину, отчий дом, знакомое место) и встать на открытый, небезопасный и неопределенный путь. Мы не знаем, какие религиозные образы или изображения были у арамейского странника, Аврама, но мы знаем, что он доверял Богу, для него новому Богу (не связанному с племенем или нацией), который неожиданно обратился к нему со своим словом, пригласил его войти в неизвестное, доверяя только этому слову, которое обещало невероятные вещи, невозможные для человеческой плодовитости. Этот новый Бог был для него достойным доверия. И эта вера, открытая для нового, для, казалось бы, невозможного, породила целый народ, для которого Бог проявил свою силу и свою спасительную волю, что отражено в законе и пророках.
И вот, сейчас доверие Слову Божьему полностью передано Иисусу. Тот, кто в пустыне победил искушение для того, чтобы жить «всяким словом, исходящим из уст Божьих» и поклоняться только Ему, не поклоняясь злу, которое было Ему предложено привлекательным и лестным, именно поэтому, Он сейчас достоин доверия. Действительно, Иисус подводит итог и приводит к совершенству закон и пророков (Моисей и Илия), все откровение, которое Бог направил человеку через народ Израиля. Поэтому сам Бог доверяет нам Своё окончательное Слово в Иисусе Христе: «Его слушайте». Поскольку Авраам доверял Богу в истоках откровения, теперь мы, все дети Авраама по вере, можем доверится Этому воплощенному Слову, которое приводит откровение к полноте.
Веры, доверия и уверенности вот чего не хватает в трудные моменты. Дело в том, что путь Иисуса не является ни легким, ни торжествующим. Подобно Аврааму, Иисус также идет неопределенной дорогой, доверяя лишь обещанию, избранию: «Ты Сын Мой возлюбленный», которое теперь повторяется на Фаворе. Подъем на гору Преображения происходит по пути в Иерусалим, где, как мы уже говорили, Иисус должен подняться на другую гору и прославиться другим способом. «Никому не сказывайте о сём видении, доколе Сын Человеческий не воскреснет из мёртвых»; эта последняя фраза Евангелия, которую мы услышали, дает нам ключ к пониманию этого экстраординарного опыта. Весь этот опыт совершается, смотря на тайну Пасхи: смерть и воскресение, это является предметом разговора Иисуса с Моисеем и Илией (Законом и Пророками): ибо Закон и Пророки в действительности говорят только об Иисусе, Мессии. Преображение Господне, в котором весь Ветхий Завет освещает своим светом тайну Христа, это аванс света Воскресения, но только аванс. Чтобы достичь полноты этого света, нужно будет сначала пройти испытание Крестом, через тьму смерти.
Крест Христов – это реальность, которая продолжается в истории многими путями: в «меньших братьях Иисуса, которые испытывают голод и жажду» (ср. Мф 25:40), в страданиях верующих, которые «восполняют недостаток в плоти своей скорбей Христовых» (ср. Кол. 1,24), а также, как говорится сегодня в письме к Тимофею, «страдай с благовестием Христовым»: провозглашать Евангелие и свидетельствовать о Христе, то что необходимо всем верующим, это не только распространять учение, но и активно участвовать в образе жизни Иисуса и, следовательно, также в Его судьбе. Поэтому также и мы, какие бы трудности ни испытывали в этой жизни, призваны участвовать в свете Христа Преображенного и получать силу от этого света. Мы созерцали Иисуса преображенного, чтобы, подобно Петру, Иакову и Иоанну, как и все ученики, могли быть верными моментам света, когда наступит тьма.
Но мы можем спросить себя, как мы можем подняться на гору и созерцать этот свет? Если мы хотим быть просветленными, мы должны принять и исполнять то, что говорит нам голос, услышанный на этой горе: «Его слушайте». Слушая Слово Самого Христа, Который приводит к полноте Закон и Пророков, мы позволяем себе осветиться изнутри, чтобы, когда наступит испытание, мы могли оставаться верными и утвердить наших братьев.
Перевод: Алексей Сниховский
38. Размышление над Евангелием — 1 Воскресенье Великого Поста. 1марта
В размышлении над Словом Божиим наше внимание вновь сосредоточено на образе света. Свет, который мы созерцали в Рождество (ср. Ис 9, 2; Ин 1, 4.9), который уже начал озарять нас посредством Слова и его благотворного и целительного воздействия (ср. Мф 4, 16), превращает теперь и нас, верующих, в своих носителей. Этот свет озарил нас, чтобы мы могли видеть новый мир, провозглашённый Иисусом в Блаженствах. Принимать участие в блаженстве Царствия Божия, означает также быть «заражёнными» светом: если в Иисусе, сыне Божием, мы становимся чадами усыновления, если во Христе – Сыне, а потому Блаженном – и нас достигают блаженства, то мы не можем не поступать соответствующе; подобным образом, если Иисус – свет миру (ср. Ин 8, 12), то и мы тоже становимся светом. Но что же именно это означает? Можно ли сказать, что христиане – «просветлённые»?
Слово «просветлённый» говорит о человеке, одержимом какой-то идеей: (религиозной, нравственной, политической…), облекающей его подобно свету, но в определённом смысле обособляющей его от мира. «Просветлённость» в немалой мере перекликается с мировоззрением гностиков. Гностицизм – это учение, ищущее спасения в знании, что приводит к тому, что из-за столь высокого уровня требований число достигающих спасения избранных становится крайне малым. Просветлённый – это тот, кто достиг более высокого уровня знания и сознания, а потому находится выше простых смертных, обычных людей. Ещё одна сопутствующая черта термина «просветление» – достижение непосредственного контакта с божеством, что разрешает обретающего его от необходимости в посредниках, в которых нуждаются прочие: в Церкви, в заповедях, нравственных и литургических требованиях и т.д. Просветлённые избраны, отделены от стада. Существует ещё термин «просвещённый», не только лишённый религиозных отсылок, но и вовсе им противоположный: в эпоху Просвещения (le siècle des lumières, Aufklärung) считалось, что человек способен достичь света лишь благодаря самостоятельному пользованию разумом, научному прогрессу, который, как твердили просветители, позволял человеку обходиться без всяких религиозных откровений.
Общим у обоих терминов является то, что они полагают разделение: то ли между просветлёнными-просвещёнными и ходящими во тьме; то ли же, особенно у философов-просветителей, между Богом и человеком (как будто бы научный прогресс, ставший возможным благодаря пользованию дарованным Богом разумом, несовместим с верой, то есть, с доверительным общением с Творцом разумного мироустройства). Общим для просветления и просвещения является также сильное самоутверждение собственного «я» (за счёт противопоставления себя другим, невеждам, и самому Богу). Свет, которым, как говорит сегодня Иисус, являемся мы, Его ученики, мало имеет общего как с «просветлённостью», так и с «просвещением» в вышеуказанных смыслах. Поэтому мы можем сказать, что мы – свет (и должны им быть), но не «просветлённые».
Св. ап. Павел во Втором чтении ясно даёт понять, что оба вышерассмотренных термина здесь ни при чём. Его проповедь состоит не в прекрасном разумном изъяснении, не в посвящении в некие тайные знания, что могли бы нас обособить и обратить в секту избранных. Напротив, проповедь св. ап. Павла ссылается на свидетельство Того, Кто на виду у всех, Кого всякий может увидеть, поскольку Он поднят и распят. Хотя в Нём, конечно же, явлена новая мудрость, но эта мудрость раскрыта каждому, как объятия Христа на кресте. Свет креста Иисуса Христа не отделяет нас от других, а наоборот, озаряет, открывая нам глаза на их нужды и страдания; он не превозносит нас над другими, но побуждает нас к ним склониться, стать их служителями.
Едины со Христом, светом миру, мы становимся не сектой просветлённых, что, обособляясь, взирают на других с презрением, но братьями для каждого, братьями для наших братьев, удостоившимися служения. Иисус действительно говорит о «свете добрых дел» – без прочих уточнений; но они, возможно, не очень-то и нужны, если принять во внимание, что эти слова идут вслед за блаженствами. Однако дополнением могут послужить нам слова пророка Исайи, прозвучавшие в Первом чтении: разделить хлеб с голодным, скитающихся бедных ввести в дом, одеть нагого, не укрываться от единокровного. В его речи звучат те слова, что произнёс Иисус касательно Суда последних дней: мы будем судимы по делам, по делам мы сами уже выносим себе приговор. И если мы примем во внимание, что Иисус принял нашу плоть и кровь, то поймём, что не укрываться от единокровного означает быть открытым не только для собственной семьи, народа или партии, но и для каждого человека без исключения, ведь все мы одной плоти и крови, плоти и крови Христа, претерпевающего во всяком страдальце и голод, и холод, и одиночество.
Эти-то добрые дела и образуют тот свет, сопричастниками которого мы стали во Христе, а не тайное знание, хранимое для нескольких «просветлённых». Вот почему вместе с образом света столь необходима соль. Соль была (особенно в древности, хотя таковой оставалась и до недавнего времени) веществом, жизненно важным для сбережения продуктов питания, для сохранения жизни и предотвращения гниения. Именно добрые дела направлены к жизни, к её сохранению и продлению, в то время как притеснение, угрозы, насилие и своекорыстие разрушают её, проедают изнутри. Кроме того, соль придаёт вкус пресному. Можно понять этот образ соли как призыв жить нашей верой в радости.
Есть ещё один, последний нюанс, напоминающий нам о колоссальной разнице между «просветлёнными-просвещёнными» и светом тех, кто един со Христом. «Просветлённый» считает, что он уже добрался до цели, что он достиг высшего уровня своим собственным усилием – обычно, посредством ума. В словах Иисуса мы чувствуем, напротив, призыв к свободе, к ответственности. Мы же – свет и соль по благодати Божией, благодаря нашим отношениям со Христом. Но будучи свободны, мы можем быть и неверны этой благодати, укрывая свет и давая соли потерять силу. Укрываемый свет – это вера, что хранима во внутреннем исповедании совести, о которой не даётся свидетельства, которая не возвещается – прежде всего, добрыми делами; дать соли стать пресной – это как быть хранителем любви и не любить, носителем надежды и не давать её. Если мы не прилагаем усилий к тому, чтобы быть светом и солью нашими добрыми, говорящими об Отце делами, мы становимся христианами лишь на словах: полыми, мутными, пресными, бесполезными. А ведь, как говорилось в семидесятых, «нет нужды в Церкви (в христианине), далекой от нужды» – остаётся только выбросить её на попрание людям. Да не будет так, да светит наш свет, свет Христа в нас, чтобы все видели наши добрые дела и прославляли Отца нашего небесного.
Перевод: Денис Малов cmf
Дорогие друзья, очень вероятно, придется взять паузу для моих публикаций по-русски. Мой переводчик, который усердно в течении больше года переводил каждую неделю, начинает интенсивный курс языка, и потом еще курсы специализации, и вряд ли сможет продолжать переводы. Я продолжаю опубликовать их на испанском языке в моем блоге (адрес внизу). Желаю всем всего наилучшего, и спасибо за то, что терпели меня в это время. о. Хосе cmf
34. 26 января. Священник Хосе Вегас: Проходит Христос, светит свет В начале открытого служения Христа св. ев. Матфей вновь напоминает нам прозвучавшее в ночь Рождества пророчество Исайи: «Народ, сидящий во тьме, увидел свет великий». Свет Рождества, который пророк Иоанн распознал и о котором дал свидетельство, засиял собственным светом. Св. ев. Матфей указывает нам на то, что завершается прежний цикл – иоаннов («Иоанн отдан под стражу») – и начинается новое время. Для Иисуса — тоже, ведь Он оставляет родное село, где были Его корни, и перебирается в город. Поскольку невозможно укрыть свет, ни положить ему предел, Христос начинает своё служение на перекрёстке дорог: свет происходит из Израиля («уча в синагогах»), но обращён к каждому («На пути приморском, за Иорданом, Галилея языческая»). Новое время, хоть и переплетается с предшествующим: исполняет пророчества, торжественно открывается иоанновым крещением, вбирает в себя ядро проповеди Иоанна – однако, требует нового подхода: чтобы осознать близость Бога, нужно порвать со грехом; или, быть может, точнее будет сказать, что оттого, что приблизилось к нам Царствие Божие, становится возможным порвать со грехом, поскольку явили себя прощение и источник жизни.
Одним из основных последствий греха являются разлад и вражда между людьми: достаточно вспомнить ссору и взаимные обвинения между Адамом и Евой вслед за первым грехом. Если явило себя Царствие Божие, то становится возможным установить новый стиль взаимоотношений: Иисус и его проповедь привлекают народ, хотя на самом деле это Он призывает и собирает вместе. Его призыв не безличен, Он не желает «пополнить ряды новобранцев». Напротив, Его призыв очень личен, направлен к конкретным людям из плоти и крови, носящим имена и фамилии (Симон и Андрей, сыновья Иоанна, Иаков и Иоанн, сыновья Зеведея – древние семитские фамилии были, по сути, отчествами), имеющим место жительства, профессию; оно затрагивает их во вполне определённых обстоятельствах: когда те закидывают сети в море или починяют их… Но этот призыв также радикален: призвание к следованию подразумевает готовность оставить уверенность в завтрашнем дне, приносимую профессией, жизнью в отчем доме или даже обладанием собственным именем, как в случае Симона, прозванного Петром. Это призыв отправиться в путь, вступая в новые отношения, посредником которых становится Иисус: следовать за учителем означает странствовать вместе с теми, кто тоже был призван. Призыв стать учениками не означает вступления в отношения зависимости, снимающие с нас всякую ответственность: напротив, Иисус призывает нас принять ответственность не только за наших близких, но и за всех людей: «я сделаю вас ловцами человеков». Интересно, что Иисус, призывая нас к новому образу жизни, уважает наше самоотождествление, то, какие мы есть, наши способности, говоря: «Вы по-прежнему будете рыболовами (здесь каждому нужно подыскать слово, наиболее ему подходящее, не обязательно профессию), но теперь иначе, более возвышенно».
Привлекает внимание готовность, с которой первые призванные отвечают на приглашение Учителя. Возможно, они уже некогда его слышали и встречали (например, в кругу Крестителя, если принимать во внимание Евангелие от Иоанна), но от этого ответ на столь радикальный призыв не становится ни менее скорым, ни менее великодушным. Новые времена Царствия Божия не могут ждать, решение нужно принять немедленно, ведь уже явило себя спасение. Христос проходит мимо нас, нельзя позволить Ему уйти совсем.
Иисус, собирая вокруг Себя своих учеников, указывает нам на важные стороны своего служения, своего учения, своей благотворной и целительной силы: Он применяет их не в одиночестве, а в общине. Иисус пришёл просвещать, исцелять, но также беседовать, собирать людей вместе. В начале Рядового времени, когда мы готовимся следовать за Иисусом дорогами Галилеи и дойти с ним до самого Иерусалима, было бы здорово обновить опыт первой встречи, когда мы приняли веру более сознательно и зрело. Прекрасно и очень нужно, потому что в ходе времени этот первый, неподдельный, самородный опыт отягощается рутиной, привычкой, усталостью… Возможно даже – кто знает? – кто и вовсе позабыл его, оставил в прошлом. Нужно вновь почувствовать свежесть слова Христа, зовущего меня по имени, восстановить его в памяти и вновь дать на него великодушный ответ, который мы, возможно, некогда и дали, но которому позднее позволили угаснуть. Вернуться в Галилею, к озеру, где мы оставили лодку и сети, почувствовать, что стоило рискнуть последовать за Назаретским Учителем. Или, быть может, мы всё ещё слишком запутаны в сетях, и нам нужно провести эту встречу впервые. Для некоторых это может быть первоначальным опытом, для других – опытом обновления и углубления. Но главное, что Иисус проходит возле нас, дарует нам свет, зовёт нас по имени.
Нужно, и нужно именно нам, чтобы Христос задавал нам вопросы, подчас неудобные; нужно, чтобы мы дали их нам задать, чтобы Он произнёс имя каждого из нас или дал новое, чтобы Он призвал нас к покаянию (ведь мы отнюдь не совершенны), чтобы Он расширил наши горизонты, расшевелил нас. Расшевелить можно по-разному, не все должны оставить всё в буквальном смысле (хотя некоторые действительно к тому призваны), но все мы призваны к свободе (выпутаться из сетей), к ответственности за наших братьев, к следованию.
Приходя на зов Христа, мы встречаемся с другими призванными, мы встречаемся с Церковью. Для многих это становится первым препятствием. Но именно здесь мы встречаемся со Христом и следуем за Ним. Служение Иисуса, как мы уже сказали, осуществляется не в одиночестве, а в общине. Царствие Божие и новые времена, торжественно открытые Иисусом, это времена созыва, обращения, встречи и общины, а не рассеяния и разрыва. Мы видим в евангельском отрывке, как Иисус становится осью, вокруг которой собираются ученики. Хотя, во избежание всякого искушения идеалистичного романтизма относительно той общины, мы находим к ней контрапункт в Послании к Коринфянам. Иисус собирает нас вместе, но мы, не полностью обращённые, принимаемся разделять, отсекать, создавать партии… В Коринфе во времена св. ап. Павла верные делились на группы, носившие имена Аполлоса, Павла, Петра, даже Христа (всегда есть особенные). Заметим, что они ссылались на власть тех, кто ею на самом деле обладал. Но они поступали так не в духе Евангелия, поскольку плодом служило разделение. Эта болезнь по-прежнему нас одолевает, мы всё ещё больны тем же вирусом. Сегодня нужно подставить иные имена, порой абстрактные (прогрессисты, консерваторы…), порой более конкретные, облечённые, как и в Коринфе, властью (многочисленные движения и харизмы, различные формы и течения духовной жизни). Но если это отдаляет нас друг от друга, разделяет, вместо того чтобы открыть нам глаза на взаимное принятие и осознание ценности богатства разнообразия (не станем забывать, что Иисус не разрушает нашей естественной сущности – Симон, рыболовы – но преображает её, возвышая – Пётр, ловцы человеков), мы занимаемся подделкой истинного духа Евангелия, пропуская мимо ушей, как следствие, призыв Иисуса. Однако, не следует приходить в излишнее возмущение: мы в пути, мы несовершенны, но призыв Иисуса это задача, доверенная нашей ответственности, ради которой нам нужно приложить усердие. Единство – скорее плод обращения, нежели отправная точка. Как призывает всех св. ап. Павел обратиться к единому Христу, в Котором мы были крещены, так же и сегодня необходимо, чтобы в Церкви, исходя из любого положения, харизмы или формы духовной жизни, мы умели обратиться к единому Христу, в Котором обретают смысл и полноту все харизмы и все призвания. И это возможно не одним лишь волевым решением и не чем-то вроде согласия на минимальные требования, но потому, что всякий из нас с интересом внимает Тому, Кто вновь и вновь зовёт нас по имени, чтобы, оставив сети и безопасную жизнь, мы отправились в путь за Ним вместе с нашим братьями. Именно Он, странствуя с нами и среди нас, есть свет, сияющий во мраке, который мы своими знамёнами не должны сокрыть.
Последняя неделя Адвента от надежд переходит к делу, от обещаний (даже самых незамедлительных, как у св. Иоанна Крестителя) – к исполнению. За несколько дней до великого праздника Евангелие объявляет: «Рождество Иисуса Христа было так». И появляются на сцене персонажи, которые уже не возвещают, не обещают и не подготавливают, но принимают участие как главные действующие лица сего появления на свет. Это, прежде всего, Пресвятая Дева Мария, Его мама, но также и св. Иосиф, её обручник, столкнувшийся с тем, что ещё до того как они стали жить вместе, Пресвятая Дева Мария «имеет во чреве от Духа Святого».
Упоминанием Святого Духа уже всё сказано: Бог явил своё присутствие. Его присутствие не подавляет, ведь оно являет себя в столь обыденной и, в то же время, столь необыкновенной действительности как роженица, в чьём лоне расцветает жизнь. Несмотря на обыденность и простоту, в коих является Бог, присутствие Его в нашей жизни всегда волнительно. Это волнение пред нежданным и таинственным, крушащим все наши умопостроения, этот «страх Божий» может быть очень разного качества. Сегодня Слово Божие ясно это показывает – в ярком контрасте между поведением Ахаза в пророческом тексте Исайи и поведением св. Иосифа в Евангелии, где Матфей описывает исполнение оного пророчества.
Первый род страха представлен у Ахаза, неправедного царя. Это боязнь. Явление Бога, даже в сей необычной, но скромной и, по всей видимости, безобидной форме (дева на сносях, родящая сына), осложняет нам жизнь, мы ощущаем её как угрозу, как неположенное вторжение на нашу территорию, и предпочитаем, чтобы Бог держался подальше, прочь от нашей жизни, чтобы не требовал от нас выставлять себя напоказ – а то глядишь, обнаружатся наши грехи и станут под вопрос наши замыслы, от коих отказаться мы не готовы. Бог желает явить себя, мы же, подобно Ахазу, ищем и находим поводы избегать Его, может даже быть, весьма благозвучные, почти что благочестивые («не буду искушать Господа»), но которые, по сути, скрывают отказ от близости Бога, Эммануила, Бога-с-нами. И такой отказ, и поводы к нему – не более чем стратегии, которыми мы тщимся помешать и воспрепятствовать Божьему замыслу, продвигающемуся, невзирая ни на что, вперёд.
Движется же он вперёд не оттого, что Бог насильно к нему принуждает, а оттого, что ищет и находит благорасположенных людей, отдающих себя в распоряжение этого замысла и соработничающих с ним. Такова благорасположенность Пресвятой Девы Марии, её «fiat» («да будет» – лат.), как нам о том повествует Лука. Матфей же, со своей стороны, обращает внимание на Иосифа, ещё одного необходимого соработника. В нём мы находим сегодня олицетворение ещё одной формы страха Божия, состоящей не в боязни, но в почтении. В таинственной беременности Марии Иосиф обнаруживает перст Божий; будучи же праведен, решает почтительно удалиться, отрекшись от своих прав. Бог, однако, приходит не соперничать с человеком, но встретиться с ним; Бог, приходя к человеку, не рушит человеческие отношения и связи, хотя порой, как в сегодняшнем случае, он и преображает их, придавая им новое, более полное значение. Посему почтительный трепет Иосифа, по первом порыве удалиться, раскрывает ему, что обручение с Марией связует его с замыслом Божиим. Это становится ему ясно во сне. Здесь нельзя не вспомнить иного Иосифа, прозванного братьями «сновидцем» (ср. Быт 37, 19). Иосиф тоже получает особое озарение посредством сна. Но в отличие от снов сына Иаковлева, ставивших его в привилегированное, главенствующее положение над братьями, в случае Иосифа (чьего отца тоже звали Иаковом: ср. Мф 1, 16), сны делают из него служителя находящихся в центре: Марии и Плода чрева её, которых он должен принять и беречь. В этом и ему тоже дарована привилегия, но его привилегия – служение.
Ибо Иосиф – не мечтатель. Воспринятое им во сне сподвигает его принимать трудные и рискованные решения: отказаться от собственных замыслов во служение замыслам Божьим. Мечта обращается готовностью к соработничеству. Иосиф, таким образом, открывает себя новому, нежданному: слушание переходит в послушание, что нельзя понять иначе, нежели как акт свободы. Именно так открываются перед Иосифом новые перспективы, он обретает новый род отцовства: не биологического, но и не просто, как порой говорится, юридического. Иосиф берёт к себе Марию, носительницу дивного знака присутствия Божия, берёт к себе и Сына Марии и нарекает Ему имя (что, на самом деле, и делает из него юридического отца). Но, поступая так, он принимает Самого Бога, делая возможным исполнение давидова обетования и дела спасения. Есть в духе соработничества Иосифа такая плодоносность, что достигает всего человечества, продолжаясь в апостольской миссии Церкви, провозглашающей ныне как и прежде Евангелие, Благую весть Иисуса Христа, «Который родился от семени Давида по плоти»; плодоносность, что достигает и вовлекает каждого из нас.
Скоро родится Христос. Это не просто воспоминание о случившемся чуть более двух тысяч лет назад. Христу угодно вновь и вновь рождаться, становиться «Богом-с-нами», близким многим ничего о Нём не знающим. Знаки Его присутствия обыденны, но вместе с тем необычны: зарождающаяся жизнь, омывающая нас вода, преломлённый хлеб, братство, в кое мы, прежде ему чуждые, сподобились войти. Св. Иосиф для нас сегодняшних – это учитель праведности, образец того, как отвечать на желание Бога родиться среди нас. Прежде всего, нужно нам избегать быть подобными Ахазу, что ищет поводов и полагает препятствия, не желая видеть знаки и стараясь помешать Богоявлению. Во-вторых, быть способными, как св. Иосиф, обнаружить необычайное присутствие Божие в обыденном и повседневном, истолковать сны, рекущие нам о доверии и радушном принятии. Это означает быть открытыми к слушанию и готовыми к послушанию. У принятия, о котором мы толкуем, есть несколько фронтов. Прежде всего, это принятие жизни, встречающей в наши дни угрозы, отвержение, препятствия, иногда выраженными, как в случае Ахаза, весьма благозвучными словами (с претензией на «права»), но скрывающими патологический страх ответственности, риска, щедрости. Также, поскольку речь идёт о рождестве Христа, принятие Церкви, возвещающей Тайну. Иосиф, муж праведный, сумел различить присутствие Бога в необъяснимой беременности своей невесты и принял Марию, для прочих находившуюся под подозрением. Под подозрением сегодня и Церковь. В отличие от Марии, Непорочно Зачатой, у Церкви много пятен – это так. Но от этого она не перестаёт быть носительницей таинства Христа, возвестительницей близкого присутствия Бога-с-нами и распределительницей разнообразных средств благодати (Слово, таинства, дела любви и милосердия миллионов своих членов). Грехи некоторых, повторённые и изъезженные до тошноты, не должны делать нас слепыми для святости, которой она, вопреки всему, чревата «от Духа Святого». Принять Церковь в вере, как Иосиф принял Марию, означает обратиться в «необходимого соработника» замысла Божия и, как говорит Павел, принять дар и миссию сделать для Христа возможным снова рождаться, чтобы все язычники – все люди – ответили на веру, во славу имени Его.
30. Третье воскресенье Адвента: размышление Слово от о. Аркадия Грабовского, SDB — настоятеля прихода Пресвятой Девы Марии Кармельской, г. Гатчина, Ленинградская область. 15.12.2019
Третье воскресенье Адвента – это призыв к радости о близости Рождества, вот почему по обычаю оно зовётся Gaudete – «Радуйтесь». В России, когда начинают наступать холода, люди говорят, что «снегом запахло». В это воскресенье Адвента «запахло Рождеством», уже почти можно прикоснуться к рождению Христа. А как гласит пословица, «канун праздника лучше самого праздника», потому что мы уже начинаем заранее ощущать радость, которую тот с собой приносит. Главный персонаж, наполняющий собой всю сцену, это Иоанн Креститель, Предтеча. Он – пророк, возвещающий близость Христа. В этом проявляется его истинный характер пророка. Пророк – не тот, кто «предугадывает» будущее (гадалки и предсказатели были, на самом деле, запрещены в Израиле), а тот, кто способен обнаружить знаки присутствия Бога там, где остальные этого сделать не способны. Однако пророк открывает глаза остальным; он не оставляет свою прозорливость только для себя, а понимает, что оно дано ему для служения каждому.
Изображение: Святой Иоанн Креститель, указывающий на Христа. Бартоломе Эстебан Мурильо, 1655
По сравнению с предшествующим воскресеньем, здесь происходит интересное обращение перспективы. Неделю назад мы вместе с Иоанном устремляли взор в будущее, ожидая «грядущего», но ещё не явившегося. А в это воскресенье Иисус прерывает свой путь, чтобы взглянуть на Иоанна; провозглашённый, придя, отдаёт дань уважения предшественнику, Предтече. Много было напридумано и понаписано об отношениях между Иисусом и Иоанном. Был ли Иисус учеником Иоанна? Возможно, оба были связаны с движением ессеев? Также может быть, что Иоанн не знал прежде «того, кто сильнее его», что Иисус подошёл к Иорданскому пророку как очередной иудей среди многих приступавших по его зову ко крещению обращения. Но воистину несомненным кажется то, что некоторые ученики Иоанна обратились в учеников Иисуса, тогда как иные по-прежнему были связаны с тем пророком – всё ещё ветхозаветным, но уже указывающим на путь новозаветного, Которому он должен уступить дорогу.
Под конец, несмотря на его силу и любовь народа, Иоанна норовили подавить силы зла, поскольку он не только провозглашал пришествие Мессии, но и изобличал всё то, что противостояло Царствию Божию, как, например, самоуправство мелкого восточного царька-тирана, Ирода. Иоанн убывает, пока движение с Иисусом в центре идёт в рост. Так исполняется то, что он сам предрекал.
Но вот, Иоанна одолевают сомнения. Возможно, его, как и многих других иудеев того времени, шокирует мессианство Иисуса, не отвечая его ожиданиям, тому, что он себе воображал: мессианизму силы, кары грешникам, ниспровержения несправедливых властей… В тюрьме, бессильный, он посылает весть Иисусу. «Ты ли Тот, Который должен прийти, или ждать нам иного?» Изойдя из уст прежде сказавшего «Вот Агнец Божий», этот вопрос ужасает. Как это объяснить? Разве он не знал Иисуса? Разве он Его уже не признал?
Мы видим, что даже пророки, при всей своей прозорливости, именно потому, что они – люди веры, переживают процесс, не исключающий сомнений. Вопрос ужасен скорее второй своей частью, нежели первой. Всё ещё надеяться… Когда мы думали, что уже пришёл «Тот, Который должен был прийти», предмет наших ожиданий, наших чаяний… Быть всё ещё вынужденным ждать, когда уже забрезжил конец долгого ожидания, представляется ужасным подъёмом в гору. Если мы должны ожидать иного, опять открывается неопределённый горизонт, бездонное будущее, утомление от дороги, кажущейся бесконечной.
Такой опыт, вероятно, мучивший Иоанна сильнее плена, и нависшая над ним угроза смерти повторяются по-разному и в нашей жизни. В учёбе, в работе, в браке, в христианской жизни. Мы начинаем исполненными радости, исполненными чего-то большего, нежели просто надежда, ведь у нас есть ощущение, что мы нашли то, к чему стремились, предмет наших вожделений, человека, кем наполнилась бы наша жизнь, освещающую нас веру… А потом… Приходит рутина, разочарование, тоска. Не так я себе это представлял. Не ошибся ли я? Это ли мой путь или нужно искать иного? Кажется, будто наш взор затуманивается, и то, что раньше представлялось ясным и очевидным, становится затруднительным, тусклым.
Ответ Иисуса на вопрос Иоанна подходит и нам. Иисус становится пророком для пророка. На самом деле, его ответ – собрание цитат из пророческих текстов (прежде всего, Исайи), возвещающих присутствие Царствия Божия: слепые прозревают, хромые ходят, печаль обращается в радость, слабость – в силу, робость – в храбрость. Иоанн должен хорошо понять непрямой ответ Иисуса, говорящего не о Себе, а о том, что делает Бог посредством Его. Иисус приглашает Иоанна к участию в этой радости, предвозвещённой им самим. Хотя стиль Иисуса не совсем таков, как представлял себе Иоанн, полученный им ответ полностью поддерживает его служение. С одной стороны, в Иисусе исполняются пророческие речения; с другой – не тот же ли самый Иоанн возвестил, что придёт некто «сильнее его»? Так вот же, бо́льшая сила воплотилась, но не как насилие, угроза наказания или страх, а как милосердие, прощение и радость. Может быть, это случилось не так, как он себе представлял, но ясно, что в Иисусе пророчества находят исполнение. Бог всегда способен удивить нас, с лихвою превосходя наше воображение.
Как перенести всё это в нашу повседневную жизнь? Иисус говорит нам открыть глаза на добро, невзирая ни на что существующее вокруг нас: в том, что мы делаем, в людях, с которыми мы живём. В том, что у нас есть, доброго гораздо больше, чем мы порой замечаем, и ещё больше в нём неожиданных возможностей, требующих нашего доверия, стойкости и верности.
С другой стороны, Иисус признаёт огромную роль, сыгранную Иоанном. Несомненно, у Иисуса он был на превосходном счету. Мы можем себе представить удивление, которое похвала Иисуса Иоанну должна была произвести среди его слушателей: если из рождённых жёнами не восставал больший Иоанна Крестителя, то это означает, что Иоанн больше Авраама, Моисея, Давида. Весь иудейский религиозный мир, закон и пророки, мельчают пред этим последним пророком, который, несмотря на произведённое его появлением потрясение, не переставал быть в глазах современников персонажем более чем второстепенным, если брать историю Израиля в целом. Удивительная похвала Иисуса содержит, однако, глубокое христологическое содержание и лишь исходя из оного обретает всю полноту смысла: величие Иоанна состоит в том, что он привёл к финалу долгий путь, который со времён Ветхого Завета вёл к исполнению обетований.
Но с Иоанном завершаются мир и история, указующие, в виде обетований, на Христа, с Которым и в Котором воцаряется близость Царствия Божия. Иоанн – последний в истории спасения из рабов верных, подготовивших путь Мессии и сделавших, таким образом, возможным воцарение Нового Завета.
Наименьший в Царствии Небесном больше Иоанна. Любой из нас, даже не обладая статью Иоанна Крестителя, имеет возможность наслаждаться тем, что возвещали, так и не вкусив, Иоанн и вся религиозная традиция. У нас есть доступ к Исполняющему обетования: мы слушаем Его слово, мы садимся за один стол вместе с Ним.
Но истинно «меньший» в Царствии Небесном и больший Иоанна – это, на самом деле, Сам Иисус. Он мал потому, что Он – Сын. Новый Завет основан не на законе, но на сыновстве. И Он – Тот, о Ком Иоанн сказал: «Идёт за мной Тот, Кто больше меня».
Мы больше Иоанна настолько, насколько мы едины со Христом. Жить в Нём – это лучшая дань уважения, которую мы только можем отдать Иоанну (а у каждого из нас был в жизни свой Иоанн Креститель). Потому что мы — части осуществлённого пророчества, которыми Иисус подтверждает Иоанну, что Он – Мессия: мы – прозревшие слепые, ходящие хромые, слышащие глухие, нищие, которым возглашается благая весть. Блаженны мы, если не соблазнимся о Нём.
Пророки питали надежды Израиля, особенно в моменты, когда тот, потерпев поражение, был повергнут ниц, когда легче всего было впасть в отчаяние. Пророческие речения, развенчивающие несправедливость и неверность народа как причину его же собственных бед, не ограничиваясь указанием на текущее положение разгрома и унижения как на справедливое последствие дурного поведения, вновь подтверждают спасительную волю Господню, проявившуюся в прощении и восстановлении народа в его достоинстве. Где царит разорение, может сызнова возникнуть жизнь; от сухого, выглядящего мёртвым корня может пробиться отрасль. Если эта отрасль пробивается из корня Иессеева, это значит, что Бог восставляет давидово обетование, обреченное, казалось бы, на исчезновение по причине неверности наследников Давида. Пророки способны в грёзах узреть картины, могущие показаться нам идиллическим утопиями, более свойственными обольщённым мечтателям, нежели людям-реалистам.
Однако описываемое пророками, как сегодня – в поэзии Исайи, — не напыщенные мечтания, а то, к чему, по сути, стремится человеческое сердце, то, что они умеют читать как никто другой – ведь они в этом видят исполнение Божьих обетований, плод божественной верности, превосходящей с лихвой всю неверность монархии, народа, человека в целом. Это не означает, тем не менее, волшебного исполнения желаний, в котором всё окрасится внезапно в розовые тона без какого-либо содействия со стороны человека. Речь идёт об отрасли, о ростке – то есть, о начале процесса. Кроме того, возрождающаяся от корня Иессеева жизнь происходит от «духа»: духа премудрости и разума, духа совета и крепости, духа ведения и благочестия; это плод образа жизни – жизни человека, способного судить по истине и правде, с силой воспротивиться злу. Нигде не сказано, будто сей новый мир без вражды родится без противоборства. На самом деле, пророк говорит нам, что Бог не утратил надежды на благость человека, семя, Им Самим помещённое в Им же творимом человеческом сердце, и что Он предпринимает действия, чтобы ему прорасти. Человеческая свобода и ответственность не чужды «утопии»: возможно сотворить гармоничный мир без вражды, обратить мир в райский сад, если человек возвратится к Богу и будет жить сообразно с полученным от Него достоинством.
Пророки – это люди, способные увидеть в пустыне возможность вырастить сад, в несчастье – знаки Божия присутствия. Их слова распространяются гораздо дальше исторических обстоятельств, в которых они были произнесены или написаны. Мы обнаруживаем в пророческом речении Исайи (чей исторический фон – вторжение Синаххериба в 701 г. н. э.) предвозвещение рождения Иисуса, в Ком Дух Божий обитает в полноте и вокруг Кого начинает воплощаться в жизнь пророчество о мире, где не будет царить жестокость. Он – отрасль ветви Иессеевой, восставление давидовой династии, хоть речь и идёт теперь о царствовании совершенно отличном – не политическом, но обращённом к сердцу человека.
Иоанн, принадлежа к череде пророков, появляется, когда пророчество в Израиле уже казалось умершим, а потому он – истинный знак надежды; кроме того, его краткое и ёмкое, грубое и прямое пророчество превосходит всякое предшествовавшее. Его пророческое служение происходит в пустыне, месте засухи и смерти, но также и месте настоящего опыта встречи с Богом, опыта очищения и получения обетования. Его пророчество говорит о восстановлении не как о грядущем, а как о неотвратимо близком уже событии. Поэтому его жёсткий призыв проникнут нетерпеливостью. Как раз в пустыне, в тот момент, когда избранный народ более всего повергнут был ниц, полностью почти подчинён иноплеменной, языческой силе, Иоанн способен увидеть знаки непосредственного присутствия. Это присутствие всё ещё не обнаружило себя, но из-за его неотвратимого приближения становится необходимым срочно изменить взгляд на жизнь, очиститься и подготовиться, чтобы не упустить предоставленной нам Богом возможности. Потому что, опять же, это событие происходит не без нашего участия. Самопроизвольному свершению здесь места нет. Иоанн извещает, что процесс уже начался и что он открыт каждому: не только чистым, но и тем, кто, признавая свой грех, готов очиститься. Это личный призыв, взывающий к ответственности каждого. Поэтому он столь жёстко обращается к фарисеям и саддукеям, не признающим своего греха и не готовым, как следствие, к символизируемому в крещении очищению. Простая принадлежность к народу Израиля (к сынам Авраама) недостаточна, чтобы обеспечить себе спасение. Создаётся впечатление, что саддукеи и фарисеи приходили к Иоанну то ли из любопытства, то ли «на всякий случай», быть может, чтобы проконтролировать деятельность пророка-вольнодумца, которому никто был не указ. Суть же в том, что им недоставало настоящего желания очиститься изнутри, изменить жизнь и приносить плоды обращения.
Иоанн, последний и самый великий из пророков, – не провозглашённая, тем не менее, Исайей ветвь, несмотря на то, что внешне его проповедь основными чертами очень походит на Иисусову: «Приблизилось Царствие Божие». Однако в то время как Иоанн лишь предчувствует это близкое уже присутствие, Иисус Сам есть осуществление оного. Это в Нём исполняются древние обетования, это о Нём грезили пророки. Мы знаем, опять же, что это не волшебное, триумфальное исполнение: оно вершится не без сопротивления ему, как и не без содействия ему с нашей стороны. Иоанн обращает внимание на знаки грядущего и на приготовления, нужные для сердечного его приятия и содействия его воплощению в жизнь в нашем мире. Мы готовимся посреди окружающего нас, затрагивающего лично каждого из нас противодействия: зло существует, в мире и в нас самих, а потому осуществление обетований, уже исполненных в лице Иисуса, происходит в напряжении и борьбе.
Эту борьбу, испытываемую последователями Христа очень по-разному, должен взять на себя всякий из нас. Однако как раз потому, что это не просто обещание, но реальность уже действующая, мы можем воспринимать – в духе самого настоящего пророчества – реальные знаки такого присутствия. Первый и важнейший из всех – Слово, наставляющее нас и просвещающее (как св. ап. Павел говорит о древних Писаниях, написанных нам в наставление), «чтобы мы терпением и утешением из Писаний сохраняли надежду». Вокруг Слова воплощённого, которое есть сам Христос, единодушно (одна душа на всех!) собирается община, во взаимном радушии прославляя Бога. Таким образом, мы и сами обращаемся в знаки надежды для других, лишённых надежды, потому что в желании слушать Слово и в сердечном радушии ко всем невзирая на лица – то есть, в любви, в полученном и дарованном прощении – мы, хоть и несовершенно, помогаем корню Иессееву вновь расцвести и воплотиться – грёзам пророков, воплотиться миру в гармонии, без вражды; стараемся сделать возможными эти согласие и гармонию вокруг нас; преодолеваем многообразно возведённые меж людьми предрассудки и границы; находим в каждом из них: в иудее или в язычнике – того, ради кого принесены обетования Бога верного, выходящего людям навстречу – Бога, Который уже близко.
27. Размышление над Евангелием — Адвент. Второе воскресенье. Слово от священника Виктора Жука (SJ).
Предвосхищая конец и начало гражданского года, литургический год завершает один цикл и открывает другой. Наши солнечные лета, выстроенные на смерти и рождении солнца, получили печать христианства, утверждающего, что истинный свет, дающий жизнь человекам, – это Иисус Христос, Логос Божий, ставший плотью и рождённый в Вифлееме. Однако великий праздник рождения Христа – не космическое событие, навязанное нам с неизбежной необходимостью всего природного, а событие историческое, человеческое, предлагаемое Богом в беседе с нами, а потому требует от нас соответствующей подготовки. Вот почему литургический год опережает почти на месяц праздник пришествия Сына Божия в мир и торжественно открывается предварительным временем, как раз и называемым Адвентом. Одна из ключевых фраз этого времени – «Приготовьте путь Господу!». Господь в пути. А мы, с нетерпением ожидая Его пришествия, тоже отправляемся в дорогу, выходя Ему навстречу.
В христианском предании говорится о двух пришествиях Господа. Первое – это воплощение Слова Божия, рождение Иисуса, в котором Бог становится близким, являет своё присутствие; это рождение – основание нашей надежды. Бог уже находится среди нас, уже можно жить в общении с Ним. Но мы по-прежнему испытываем тяжесть и ограничения жизни. Посему мы пока ещё не живём в полноте, к которой тянется наше сердце. Скорее, это Бог во Христе Иисусе принимает участие в нашей ограниченности и в ней становится нашим спутником, таким образом давая нам возможность жить начатками того, чего мы стремимся достичь.
Второе пришествие, уже окончательное, – это то, которое говорит нам о конце света, о суде, о мгновении, когда Христос, Которого мы знаем в смиренном облике Его человечества – столь же хрупкого, как и наше – явится во всей своей славе, в силе победы над злом и смертью, в полноте света Воскресения. Все эти выражения, звучащие, быть может, немного избито, кажущиеся многим ходящим в церковь и не ходящим в неё странноватым церковным жаргоном – какой несут смысл, если он вообще в них есть?
Согласно одному старинному уже преданию, эти слова дают понимание о втором пришествии как о чём-то ужасающем, внушающем робость. Идея конца света наводит на мысли о катастрофах и ужасных несчастьях. Даже сегодня есть христиане, проявляющие недюжинный интерес к определению того, когда же свершится этот финал, связываемый ими с идеей всеобщего наказания. Также и идея суда понимается как нечто вызывающее панику. Достаточно вспомнить о поражающих величием своей силы и красоты изображениях Страшного суда в Сикстинской Капелле, творениях руки Микеланджело. Ответом на эти устрашающие изображения для многих становится отказ, выраженная незаинтересованность. Конец света не кажется им интересным (лучше уж заняться этим миром, доколе он есть, ведь, в конце концов, только он у нас и есть), вдобавок, они отвергают подобную религию страха, желающую, казалось бы, постоянно удерживать нас в чуждой духу эпохи инфантильности.
В действительности же, если в деталях обратить внимание на то, что не предания разных культур, а христианская весть говорит по этому поводу, то мы заметим, что ужасное и устрашающее не принадлежит к его нутру. Евангельские тексты, в первую очередь, говорят нам, что знать точно день и час невозможно, да и, кроме того, неважно. Идея конца света, на самом деле, связана с тем, что мы знаем и испытываем каждый день: как этот мир, так и сама жизнь ограниченны и конечны, и эта ограниченность проявляется весьма многими способами, и все мы можем это очень по-разному испытать. То есть, этот мир и эта жизнь — не окончательная реальность. Однако, в то же самое время, превыше этого, без сомнения, настоящего опыта мы можем испытать, что не только наша жизнь устремляется к окончательным реальностям (не будь так, мы даже не могли бы осознавать нашу ограниченность и конечность), но что и правда есть в человеческой жизни неодномоментные измерения, придающие ей ценности, существенности.
Поэтому Иисус, умолчав том, когда будет конец света (Он Сам утверждает, что не знает о нём – видимо, Его это не интересовало), тем не менее, говорит, как нам нужно жить, чтобы не пренебречь этими завершающими измерениями: необходимо не давать себя убаюкать заботе исключительно о преходящем, а напротив, не переставая ответственно подходить к жизненным нуждам (есть и пить, заниматься повседневными трудностями, улаживать разногласия), не возводить их в абсолют: ведь есть ценности и измерения и выше, и долговечней. Когда мы возводим в абсолют относительное, пища и питие, дозволенное наслаждение жизнью, улаживание неизбежных конфликтов – всё это обращается в «пирования и пьянство, сладострастие и распутство, ссоры и зависти», то есть, как говорит св. ап. Павел, в жизнь, проживаемую неблагочинно, недостойно. Вопреки этому, он увещевает нас бодрствовать, жить с открытыми глазами, сознательно или, что то же самое, с благочинным достоинством. Хорошо ли или плохо идут у нас дела, богатство и здоровье не полностью зависят от нас; хоть нужно и им уделять внимание – но в должной мере. Напротив, жить достойно зависит лишь от нас, это дело исключительно нашей ответственности.
Вот как, полагаю, нужно понимать эти загадочные слова, что «один берётся, другой оставляется». Делая одно и то же, живя в одном и том же мире, можно жить совершенно по-разному: замкнувшись и целиком посвящая себя преходящим благам; или бдительно и открывшись благам непреходящим. От этого зависит обретение нашей жизнью полноты смысла.
В этом смысле, конец света это его предел, внутренне присущее ему ограничение, проявляющееся в нашей смертности. Все мы должны умереть, и для каждого это конец света. Равно как мы не знаем, когда будет конец света, не знаем мы изначально и когда случится наша смерть. И если бы нам удалось это узнать (как в случае неизлечимой болезни, способной толкнуть нас на поиски альтернативных средств или, по крайней мере, на то, чтобы подобающе себя подготовить), это походило бы на провозвестие конца света в стиле текущего экологического кризиса: словно угроза исчерпать энергетические ресурсы или какая угодно угроза, способная обязать нас принять меры и начать жить по-иному. В любом случае, осознание всего этого и старание жить окончательными ценностями (истиной, благом, праведностью и справедливостью, верностью, любовью…) устанавливает связь между нами и источником жизни, тем, Кто её превосходит – связь с Богом, Который приходит к нам во Христе. Если так посмотреть, то мы понимаем, что второе пришествие (конец света и суд) это не нечто грозное и ужасное. Напротив, Иисус грядёт как спаситель, искупающий нас от конечности, от смерти и зла во всех их разновидностях. Встреча с Ним – это радостная новость, весть надежды и утешения, ведь это значит, что грех, зло и смерть были Им побеждены, и если Он грядёт, то грядёт для того, чтобы и нас соделать участниками Его победы.
В этом смысле, мы можем говорить ещё об одном, третьем пришествии Господа. Третье оно не в хронологическом смысле, а в способе осуществления, поскольку ставит во взаимосвязь первое (на коем зиждется) и второе (к коему тяготеет). Это повседневное пришествие Христа в провозглашаемом в литургии Слове, в евхаристических Хлебе и Вине, в таинстве прощения, в присутствии в нам подобных – особенно, в нищих, через которых Он призывает нас к служению любви. Эти повседневные пришествия, делающие Бога, Христа, доступным всякому желающему встретиться с Ним, подобны заре, возвещающей, что день (спасение) близко и что мы должны уже потихоньку пробуждаться, ведь мы не можем более жить в оцепенении ночного сна. Пробудиться, подготовиться, облечься в подобающее пришествию света оружие – всё это означает начать жить уже сейчас как днём, подготовить и пускать в ход «оружия света», ходить при свете Господа, предвосхищать в нашем способе жить, строить отношения, находить решения разногласий гармонию, мир и полноту, к которым мы стремимся и которые, благодаря Христу, уже рядом: упражняться жить в мире, а не в войне, обращать мечи в орала, а копья – в плуги. Будучи внимательны к этим различным формам «третьего» пришествия, мы, давая свидетельство, радушно встречаем первое, подобающе готовясь ко второму и окончательному.
Конец литургического года: в конце Добро и Жизнь победят, но эта победа уже произошла и действует в лице Иисуса Христа, и мы можем её предварить в себе, живя в следовании за Ним.
Хорошего воскресенья! о. Хосе
***
Крестный престол
Литургический год завершается торжеством Христа Царя. Таким образом литургия очень живо изображает нам, что в самом конце Бог, Благо, Истина и Жизнь восторжествуют над, казалось бы, неодолимыми и непреодолимыми силами зла, лжи, несправедливости и смерти. В действительности же, она говорит гораздо больше: что Христос уже победил, что Он уже Царь Вселенной и что эта победа, вопреки всей видимости, уже действует в истории. Вот что говорит в завершении года литургия и служащая её Церковь. Но несложно найти возражения тому, что выражает Церковь в литургии, как и против такого способа выражения. Начнём с последнего.
Почему, чтобы провозгласить финальную победу Христа, нужно использовать титул царя? Не означает ли это подражать обычаям этого мира, желаниям утвердить власть над другими: ведь где есть победа, должны быть и побеждённые, а где есть цари, необходимо должны быть и подданные, рабы?
На самом деле, применять титул царя, невзирая на, кажется, имеющиеся у него политические аллюзии, не лишено смысла. В отличие от иных могущих всплыть в памяти политических званий (президент, премьер-министр), титул царя говорит о власти не в силу делегирования, а по праву, в силу собственного происхождения. И если, что возможно, кто возразит, что сегодня как раз никто или почти никто не верит в подобную власть, ведь даже те монархии, что ещё остались, требуют народного согласия для своего узаконивания, можно ответить, что да, так и есть, и что, собственно говоря, только Христос – царь по праву, а не в силу делегирования, ведь Он первенец всякой твари, образ Бога невидимого, сын Вечного Отца. Если, несмотря ни на что, образ монархии по-прежнему производит у некоторых отторжение, стоит поразмыслить над тем, что нам говорит сегодня Слово Божие, чтобы понять, что здесь речь идёт о владычестве весьма необычном, в котором формальное сравнение помогает скорее отметить различия, нежели проследить параллели. Не об подражании стоило бы говорить, а скорее о контрасте и противопоставлении.
Св. Лука дивным образом выразил это в прочтённом нами евангельском отрывке, изобразив сцену восшествия на престол с совершенством, которому нет недостатка в деталях. Народ созерцает действо с определённого расстояния; престол, на котором восседает царь, окружают гражданские и военные власти – единственные, кто могут обратиться к царю напрямую; хотя и среди них выделяются ближайшие советники, говорящие с ним с глазу на глаз, без церемоний и посредников. Эта формальная сцена, изображённая св. Лукой вполне намеренно, наполняется таким содержанием, которое мало общего имеет, если вообще имеет, с панегириком монархии или любой другой политической системе. Здесь использованная аналогия работает от противного, ведь речь идёт кое о чём полностью противоположном. Издали взирающий народ не приветствует царя ликованиями, но сперва требует казни Иисуса (ср. Лк 23, 18), хотя, как указывает тот же св. Лука, потом увиденное повергло его в скорбь («народ… возвращался, бия себя в грудь»).
«Гражданские и военные власти» это верховные судьи иудеев и римские солдаты, оскорбляющие Иисуса, искушая Его, так же, как дьявол в пустыне («если Ты Сын Божий…»), чтобы Он воспользовался властью ради личной корысти. Ближайшие советники – это преступники, один из которых издевательски поносит Его. Царю, о котором мы говорим, престолом служит крест, орудие мучений и казни преступников и рабов. Даже надпись словами греческими, римскими и еврейскими, гласящая: «Сей есть Царь Иудейский», не перестаёт нести груз иронии, бесславящий не только предполагаемого царя на его странном престоле, но также (тут римляне, конечно же, не упустили возможности) и народ, имеющий такого царя. Церковь и литургия, говоря, что Иисус – Царь и что Он одержал победу, ставят перед нами такое изображение его царского достоинства и победы, которое не может оставить места ошибкам и подражанию.
Если быть провозглашённым Царём означает быть превознесённым, возвыситься, то ясно, что «возвышение» Иисуса совершенно иного рода. В Евангелии от Иоанна говорится о кресте как о «вознесении» и «прославлении». У св. Луки об этом не говорится, но взору открывается то же самое. Если возвышение означает поставить себя над другими, то у Христа это означает, напротив, снизойти, унизиться, принять образ раба (ср. Флп 2, 7-8). Здесь мы полностью понимаем слова израильтян Давиду, когда они предлагают ему стать их царём: «Мы – кости твои и плоть твоя». Иисус не из тех царей, что ставят себя выше; Он делает себя равным, принимает нашу собственную плоть и кровь, нашу слабость и уязвимость. По той же самой причине вместо того, чтобы навязать свою власть и подчинить всех остальных силой и мощью, Он Сам подчиняется, преподносит себя в дар, предаёт себя.
А теперь мы можем понять новую оригинальную и исключительную черту царского достоинства Христа: невзирая на то, что Он единственный царь по праву, он, в то же время, наиболее демократичен, потому что Иисус – Царь только для тех, кто хочет принять Его таковым. Вновь из первого чтения мы понимаем, что полнота смысла свободного избрания царя Давида израильтянами существует только во Христе. И правда, пока длятся страсти столь странного царя, как о том повествует св. Лука, появляются персонажи, которые избирают Его и принимают, невзирая на его ужасающую судьбу или именно ради неё: среди народа – жёны, плакавшие и скорбевшие о Нём (ср. Лк 23, 26), и другие жёны, вместе со знавшими Его державшиеся подле Креста (ср. 23, 49); среди «гражданских и военных властей» – Иосиф Аримафейский, испросивший тела, и римский сотник, исповедовавший праведность Иисуса и прославивший Бога (ср. 34, 47.50-53). А также, наконец, один из «ближайших советников», благоразумный разбойник, который, излагая свой случай, вместе с тем признал Царствие, которое обыкновенные человеческие глаза неспособны узреть (ср. Лк 23, 40-43).
Все те, кто принимают Иисуса как Царя и верят в Его победу, не соблазняясь о крестном престоле, не становятся ни подданными, ни рабами, а, напротив, обретают полную свободу. Потому что победа Христа – не над кем-то, здесь нет побеждённых и подчинённых, но победа эта (в Его собственном теле, в Его плоти – такой же, как наша, не станем забывать) – над грехом и смертью, а потому – на благо каждому. Будучи царём по праву (первенцем всей твари), Иисус завоевал царское достоинство, которое благодаря тому, что мы – одной плоти, достигает каждого из нас: Он – первенец из мёртвых. И таково гражданство и свобода, которые мы обретаем, когда свободно принимаем Его как царя: искупление, прощение грехов, примирение с Богом и со всем творением.
В действительности, признавая этого странного царя-победителя на крестном престоле, мы и сами обращаемся не только в граждан Царства, но и в царей – конечно же, в царей наподобие этого признанного и исповеданного царя: в царей, что смиряют себя, чтобы служить, приносящих себя в жертву ради блага других, всецело отдающих себя, но не навязывающих подарка, ведь то, что они, как Иисус, готовы отдать, это их собственная жизнь. Мы можем совершать это многими способами: как жёны иерусалимские, пожалевшие страждущего, или как жёны, следовавшие за Ним от самой Галилеи и бывшие с Ним и в радости, и в горе; или как Иосиф Аримафейский или сотник, принесшие без страха исповедание перед враждебным и опасным окружением; или как благоразумный разбойник, ухватившийся за Царствие в последний миг… Однако важно то, что поступая так, мы сами, все мы, каждый из нас согласно своим биографическим обстоятельствам и личному призванию, обращаемся в царей, потому что мы становимся видимыми образами Того Царя, Который, в свою очередь, есть образ Бога невидимого. И поскольку глубочайшая истина человека — это быть образом Божиим, таким путём мы становимся теми, кем мы воистину являемся.
Царствие, о котором говорит Иисус, в котором Он Сам – царь, это Царствие не от мира сего, но оно этому миру не чуждо. В ответ на просьбу благоразумного разбойника Иисус поступает не как бюрократы царств и республик, откладывающие просьбу «ad calendas graecas», но рассматривает прошение незамедлительно: «ныне же будешь со мною». Это «ныне» говорит о том, что Царствие Божие, царствование Христово, уже началось, и как раз на кресте. А мы, молящиеся каждый день, чтобы это Царствие пришло, можем вступить в Него уже сейчас, «ныне»; порой возле креста (ведь таков к нему входной ключ), но всегда в надежде радоваться потом, полностью примирённые, Божьему вечному «ныне».
Под конец литургического года прежде, чем провозгласить окончательную победу Иисуса Христа, Царя Вселенной, Слово Божие ставит нас перед эсхатологическим измерением нашей веры: проблемой конца света. Св. Лука, как и другие евангелисты, настаивает на том, чтобы не придавать важности гипотетической дате этого конца света, которой мы не знаем и, по всей видимости, знать не можем. Вместо этого он подчёркивает конечность, ветшание реальностей этого мира, заостряя наше внимание на измерениях непреложных, окончательных, которые, однако, производят в нашей жизни действие уже сейчас, и приглашает сделать соответствующий выбор.
Честертон говорил, что, когда люди счастливы, они создают законы . Со свойственной ему особой прозорливостью он подмечал, что мы, люди, стараемся ухватить, сохранить и продлить с их помощью наши радостные переживания, мгновения счастья. Здесь кроется великая истина. Но беда в том, что и законы тоже дряхлеют и гибнут; а потому блеск, сила, благолепие, украшающие те или иные достижения человеческой смекалки, несмотря на их несомненную ценность, тоже отмечены ветшанием всего человеческого. Сегодня Христос замечает это при виде изумления, производимого в учениках наисвященнейшим местом в Израиле. Камни и вклады храма, его внешний блеск не призваны сохраниться во времени, всё обречено на разрушение. В этом пророчестве Христа отразился, весьма вероятно, испытанное первыми христианскими общинами болезненное до увечий переживание разрушения Иерусалимского храма в 70 г. Даже то, что мнится нам священным, незыблемым, обречено исчезнуть, а посему нам должно устремить взор за пределы внешнего облика, камней и вкладов. Христос тут же предупреждает нас о двух опасностях, идущих в паре с увечьем мимолётности нашего временного состояния. Первая состоит в том, чтобы думать, будто катастрофы естественные (землетрясения, эпидемии и проч.) и вызванные человеком (войны и революции) исходят от Бога, Который, дескать, возвещает нам о скорой угрозе конца света. Однако Сын Божий ни разу не приписывает Божьему деянию таковых несчастий. Напротив, нужно понимать, что все они, скорее, являются выражением присущей миру ограниченности: как физической (физические и естественные бедствия), так и моральной (действия человека, творящего войны и несправедливость). И те и другие гласят нам о том, что нельзя полагать их окончательным основанием нашей веры и нашего доверия. Однако это не означает, что «тотчас конец». То есть, нельзя, в силу предполагаемо неминуемого конца света, пренебречь повседневными делами, как, по всей видимости, делали кое-кто в первых христианских общинах, кого и отчитывает сурово св. ап. Павел, наставляя как словом, так и собственным примером: мы по-прежнему подчинены закону труда, то есть, ответственности и обязательств по отношению к реальностям повседневной жизни, где мы как раз и должны давать отчёт в нашем уповании и свидетельство нашей веры.
Второй опасностью, или искушением, о которой нас предупреждает Господь, является попытка преодолеть внутренние физические и нравственные ограничения нашего мира не иначе, как изнутри него самого, насаждая уже сейчас, из чистого ли человеческого усилия или вооружившись некими космическими стечениями событий (как Новая Эра Водолея, например), рай на земле, новую эру мира и гармонии, когда изничтожатся или же сократятся как можно больше всякие причины человеческого страдания, утверждая, будто это и есть то единственное спасение, к которому нам дано стремиться. Лжепророков, тщащихся прийти под именем Иисуса Христа, многообразно говорящих, мол, «это Я», «время спасения близко», было и есть – легион. Одни это делают во имя каких-либо политических идеологий, другие – в силу научного прогресса, третьи, наконец, ссылаются на движения небесных тел, отмечающих предполагаемые космические года (а некоторые даже умудряются сочетать в подобии политико-научно-мистического винегрета все эти мотивы). Однако устроиться в этом преходящем мире, будто бы тот окончателен – решение столь же неверное, как и пренебрегать обязательствами повседневной жизни.
Выражаясь графически, если устраняющиеся от повседневных обязательств и не работающие не имеют права на пищу (и обречены на голодную смерть), то работающие для того только, чтобы есть, не смогут лишь в силу этого избегнуть смерти (личного конца света каждого) и навлекаемого ею абсурда существования.
Разрушение от естественных или человеческих причин не должно внушить нам, тем не менее, страха, паники или отчаяния. Слова Иисуса являются, скорее, призывом к доверию: существуют непреложные ценности и блага, не подверженные мимолётности и ограниченности этого мира, которые мы можем начать взращивать и стяжать уже в этой жизни, обретая их полноту в Иисусе Христе. Он — единственный Господь и Спаситель, который, приняв человеческое состояние, несомненно, подвергся физическим и нравственным ограничениям, свойственным этому миру, испытывая их в собственном теле вплоть до того, что претерпел несправедливость крестной смерти; но именно там являет свою победу непреходящая реальность – любовь и спасительная воля Бога: Иисус – истинный и окончательный храм, проходящий сквозь очистительный огнь смерти и, преодолев его, обратившийся в солнце, что светит верующим в Него. Так, мы можем по-христиански истолковать ужасающие катастрофы, нередко терзающие человечество: они не кара от Бога (ведь Он даёт нам свою благодать – Иисуса Христа), но лишь несчастья, выражение ограниченности нашего эфемерного мира. Христос обретается посреди их жертв, малых своих братьев, страдая в них и вместе с ними. В таких ситуациях тоже можно жить и осуществлять ценности Царствия Божия, сильнейшего смерти, посредством братской, солидарной помощи, оказываемой каждым из нас их жертвам, которыми, так или иначе, в конце концов, становимся все мы.
Для живущих так, будто бы существуют лишь преходящие блага этого мира, а также для пренебрегающих ответственностью, налагаемой самой жизнью, происшествия, выражающие ограниченность и мимолётность нашего мирского состояния (войны и землетрясения) – словно огнь поядающий, спаляющий солому и изничтожающий то, что не призвано остаться: камни и вклады, пищу и питие. Укрепившиеся в Боге, Отце Иисуса Христа, переживают настоящие несчастья, которые они, как и все на свете, могут испытать (помимо войн и землетрясений, ещё и гонения за веру), не как «конец света», причину для паники и отчаяния, но как возможность дать свидетельство надежды на блага непреходящие, выражающиеся, прежде всего, в делах любви. Избирающие незыблемые, окончательные ценности: истину, справедливость, любовь и служение своим братьям – ценности, обретшие во Христе окончательное выражение, также испытываются и очищаются в горниле этого поядающего огня, но оным не разрушаются, ведь, озаряемые Христом, солнцем правды, они обогатились, но не тленными, подобными соломе благами, а златом непреложных благ и благих деяний. Это те, кто сумел дать свидетельство: будь то в гонении, то и дело разражающемся против них (со стороны лжепророков земного рая), будь то в повседневном, стойком решении созидать в земном граде начатки Царствия.
Конечно же, уместно, чтобы такое свидетельство имело порой безымянный характер: существуют избравшие путь искреннего служения братьям, не зная, что служат Христу (ср. Мф 25, 39-40). Но для верующих это должно быть, кроме того, выраженным свидетельством, воплощающимся во вдохновлённых Христом словах премудрости, говорящих с особым красноречием в пору гонений. Хотя не все христиане призваны к мученичеству («некоторых из вас умертвят», что, кстати, в наши дни подтверждается во многих странах мира), все мы призваны быть готовыми принять мученичество, то есть, дать свидетельство, что наша вера и наша связь со Христом Иисусом для нас ценнее всех тех благ, что мы можем приобрести в этом мире. Этот мир давит на нас, чтобы мы пред ним склонились, чтобы мы подстроились к его ценностям (к его моде, слоганам, исправительным нормам), делая это порой весьма яростно, посредством кровавых гонений; порой же в стиле light, подвергая осмеянию или презрению веру, ценности и их требования. Сегодня, как и вчера, не нужно иметь страха, но быть стойкими, обращая всё это, как говорит нам Христос, в возможность возвестить то, что воистину ценно, что никогда не перестаёт быть, Единственного, Кто спасает нас от землетрясений и войн, греха и смерти.
22. Размышление над воскресным Евангелием — 32 рядовое воскресенье. 10.11.2019 г.
Размышляет с. Аленка Арко, преподаватель Санкт-Петербургской высшей католической духовной семинарии «Мария Царица Апостолов», доктор богословия, член Папской богословской комиссии
У саддукеев не было обыкновения много общаться со Христом. Они были слишком важными особами: отдалёнными от народа, занятыми сохранением любой ценой своей власти и привилегированного положения в обществе. Обычно собеседниками и оппонентами Иисуса были фарисеи: учителя народа, они были к народу близки и, кроме того, они верили искренне, хотя их косное, узкое толкование закона и вынуждало их смотреть на грешников как на обречённых, вступая в противоборство с новизной, открытостью и милосердием Христова представления об отношениях с Богом. В фарисеях могли быть гнев, несогласие, противление, но были также отношения и жажда истины – до такой даже степени, что они порой позволяли Иисусу себя переубедить (ср. Мф 12, 32-34). Из лицемерия, в котором обвиняет их Иисус, всё же следует признание ценности набожности, «используемой» ими, чтобы покрасоваться (вспомним де Ларошфуко, определявшего лицемерие как «дань уважения, которую порок платит добродетели»).
В саддукеях мы находим иное поведение: оно проглядывается в диалоге из сегодняшнего Евангелия. Их грех – не лицемерие, а цинизм, откровенно смеющийся над благом, бросающий ему вызов, а в данном случае – ещё и взирающий самодовольно и уничижительно на религиозную веру народа и его надежду на воскресение. Наседая на Иисуса, они, дабы загнать Его в угол, применяют технику, подобную фарисеевой: задавая вопрос о законе, подкреплённый авторитетом Моисея, они выискивают ему неувязки. Просто-напросто они делают это в таких понятиях, что вытекающее заключение оказывается смехотворным. Того-то они и ищут: поднять на смех веру в воскресение, которая, как нам известно, с полной ясностью определяется в Израиле во времена относительно поздние, лишь в эпоху Маккавеев (около II в. до н.э.). Установленное же Моисеем обязательство, на которое они ссылаются – закон левирата (ср. Втор 25, 5-6) — имело целью обеспечить потомством усопшего брата (и законную передачу наследства), что было единственной принятой тогда формой сохранения жизни и знаком Божьего благословения. Поставленный саддукеями узкоприкладной вопрос отлично проясняет, что для них воскресение мёртвых – бессмыслица: с точки зрения закона, «в воскресение» жена принадлежала бы всем братьям одновременно, поскольку ни один из них не мог бы предоставить потомство как «подтверждение права собственности». Циничная ирония вопроса открывается в смехотворном для патриархальной ментальности сложившемся положении: гарем из мужчин вокруг одной единственной женщины.
Дело в том, что для саддукеев, «отвергающих воскресение», единственным возможным благом было лишь то, что можно получить в этом мире, и они всеми силами предавались его обретению: богатство, успех в обществе, власть. Основой, гарантировавшей им обладание этими благами, был тот же самый закон левирата, факт принадлежности к потомкам Цадока; а потому для них потомство было единственным способом пережить смерть: сохранить имя отца – фамилию – а также отцовское наследие. В религиозном обществе эти блага были привязаны к культу и Иерусалимскому храму; в захваченном народе необходимым было, кроме того, сотрудничество с захватчиком – и ничто из этого саддукеям не претило. Ясно, что, если бы сложились обстоятельства, саддукеям не отняло бы аппетита обернуться функционерами какой-нибудь очередной партии или мажоритарными акционерами любого акционерного общества. Когда не существует трансцендентных ценностей, остаются лишь те, что котируются на бирже. Тревожащую перспективу некой возможной «высшей справедливости», могущую потребовать от нас отказаться от тех благ, которыми ныне мы с удовольствием распоряжаемся в силу наследства или общественного положения, можно и должно изгнать вон, удачно её дискредитировав – например, подвергнув осмеянию. Как видим, в наиболее элементарных делах история привносит не так много новизны, как порой кажется.
Ответ Иисуса, полный смысла и мудрости, подчёркивает внутреннюю слабость столь циничного вопроса. В первую очередь, саддукеи поставили его неправильно, перенеся на реалии грядущей жизни структуры и учреждения, имеющие смысл только в этом, эфемерном и преходящем мире. «Чада века сего, — говорит Иисус, — женятся и выходят замуж», но мог бы добавить: «рожают детей, копят деньги, оставляют наследство». Всё это – выражение ограниченности, свойственной сему, пространственно-временному миру, которое мы не можем перенести в сферу вечной жизни: ведь это не просто бесконечная жизнь, а жизнь полная, в которой всё доброе сохраняется (спасается) и одновременно же преодолеваются те ограничения, что здесь препятствуют полноте. Вот что это означает: «ни женятся, ни замуж не выходят, и умереть уже не могут; ибо они равны ангелам и суть сыны Божии, будучи сыновьями воскресения» (что равнозначно утверждению, что они принимают участие в жизни Воскресшего, Иисуса Христа, Сына Божия). Невозможно измерить мир потусторонний (ускользающий от всякой попытки воображения) параметрами посюстороннего. Наоборот, нам нужно мерить нашу земную жизнь (наши отношения, наши ценности, наше поведение и жизненный выбор и проч.) мерилами высшего.
Итак, как же это возможно? Если тот мир никак нельзя себе вообразить, то это не означает, будто его нельзя обдумывать и осознавать в свете веры. Таков смысл второй части Христова ответа. Христос благоразумно опирается на текст, который саддукеям, признававшим лишь Пятикнижие, был хорошо известен. В отрывке о купине (ср. Исх 3, 1-14) Бог является в откровении Моисею и сообщает ему Своё имя («Я сущий», то есть, «Я Тот, Кто грядёт, Кто будет с вами», исполняя обетования) под видом огня, горящего не сжигая: Бог очищает, подобно огню, но не сжигает; несёт не смерть, но жизнь. Бог являет себя в этом мире, где столь многообразно царствует смерть: красота, сила, богатство – всё обнаруживает себя эфемерным и преходящим, уязвляемым относительностью пространства и времени. Однако существуют реальности, указующие, что не всё подвержено разрушительной силе смерти. Верность, истина, справедливость, любовь преодолевают относительность пространства и времени: они подобны та́инственным знакам вечности внутри времени. И правда, наша повседневная интуиция говорит нам, что, как бы сложно то ни было, всё же принести в жертву сиюминутные блага ради тех, иных, более возвышенных стоит хлопот и имеет смысл; стоит хлопот и имеет смысл отдавать жизнь ради них. Французский философ Э. Мунье говорил, что «личность достигает полноты зрелости лишь только в тот момент, когда выбрала быть верной тому, что дороже жизни». Но если есть верность, если есть ценности, что дороже жизни, то есть и измерения, которые её превосходят и которые мы можем познать; как иначе мы могли бы им себя посвятить, отдавая за них жизнь?
Случай с Маккавеями из первого чтения становится для нас сегодня символом всех тех, кто готовы были отречься от жизни ради идеала. Мы находим здесь свидетельство, что в относительных условиях этого мира являют своё присутствие абсолютные ценности и требования, превосходящие биологическую жизнь: целостность личности несравненно больше, чем целостность физическая, от которой юноши-Маккавеи отрекаются, чтобы остаться верными вере. Такие абсолютные требования, ради которых стоит отдать собственную жизнь, бьются также и в груди различных проявлений атеистического гуманизма, которые, даже ценой жизни и счастья индивида, тщатся насадить разновидности Царствия Божия в этом мире, будучи не чем иным как обмирщёнными формами христианского альтруизма. Но эта царская щедрость, по сути своей, обманчива, если не существует абсолютного и безусловного блага, ведь это значит отдать единственное относительное благо собственного эфемерного существования во имя блага грядущего, обретение которого не гарантировано и которое, в сущности, даже не существует. Нужно признать, что в этом смысле позиция саддукеев (вчерашних и сегодняшних), совсем не привлекательная, тем не менее, более последовательна.
В своём ответе Иисус говорит, что вечный и абсолютный Бог явил себя в человеческой истории, открывая новые жизненные горизонты. Он открывает их косвенно, посредством тех ценностей, «что дороже жизни». А также и напрямую, в Откровении, в Иисусе из Назарета, который, ради любви свободно отрекшись от собственной жизни, отверз нам путь к полноте жизни. Иисус не позволяет себе, как саддукеи, иронии, однако серьёзно и проницательно подчёркивает, сколь бессмысленна вера в такого Бога, что обрекает нас на смерть, в лучшем случае храня о нас воспоминание, которое не пребудет долго, ведь, за исключением немногих исторических персонажей, «сохранённых» на страницах исторических книг и в названиях улиц, кто хранит воспоминания о ком-то более дальнем, чем деды и бабки? И как бы велеречиво ни звучали обещания «помнить вовеки», и эта некрепкая память исчезнет, когда мы сами вскоре канем в Лету. Единственная «вечная память», имеющая настоящий смысл – это остаться в Божьих мыслях, в общении с Ним. Бог, помнящий об Аврааме, Исааке и Иакове – это не Бог, бросающий их в первом попавшемся закоулке истории, но Бог, который, создав их и даровав им жизнь, их же спасает и вызволяет из лап смерти. Иисус, заставляя умолкнуть саддукеев, укрепляет сегодня нашу надежду. А посредством слов св. ап. Павла помогает нам понять, что надежда, о которой мы говорим, это не бездеятельное ожидание «грядущего мира», но сила творить «всякое дело благое», являющее уже сегодня полноту этого будущего. Речь, таким образом, о надежде, вдохновляющей нас отдать жизнь, идя на риск ради тех ценностей, что дороже жизни; учащей нас, что хоть творить добрые дела и рискованно, это не значит дать водить себя за нос, но есть дело стоящее. Всякое благо исходит от Бога, источника жизни. Принести жизнь в жертву благу – это соединиться с этим источником, который, посредством Иисуса Христа, раскинул среди нас свой шатёр. Одним словом, мы можем стать уже сейчас «равными ангелам», нести Божью благую весть, возвещать нашими благими деяниями, что живёт среди нас Сын Божий, умерший и воскресший.
Перевод: Денис Малов cmf
21.Размышление над Евангелием — 31-е рядовое воскресенье. 03.11.2019 г.
Входные врата в Землю обетованную, Иерихон также является местом, через которое Иисус приближается к Иерусалиму, чтобы осуществить там свой вход во славу – тесными вратами креста. Это место прекрасно подходит для явления полноты смысла Его жизни и Его миссии: для чего пришёл Сын Человеческий. Ответ на этот вопрос (то есть, это явление) осуществляется не умозрительно или отвлечённо, а на деле и весьма конкретно: посредством встречи с людьми из плоти и крови – такими как Закхей.
Первое, что мы узнаём о нём, это что он был важной шишкой, начальником и, кроме того, человеком богатым. Однако ни одно из этих свойств, столь выдающихся в глазах мира сего, не помогало ему увидеть самого главного. Достигнутые должности, успех, слава, богатство – ничто из этого не делает нас великими в глазах Бога. Закхей, человек важный и богатый, был, тем не менее, мал, а потому у него не получалось увидеть Иисуса.
Есть вещи, казалось бы, по-человечески, согласно мирским суждениям, нас возвеличивающие, но не дающие нам высоты (нравственной ли, духовной, высоты ли кругозора – как угодно назвать), дабы увидеть то, что может нас спасти, делающее нас чем-то большим, нежели просто «персонажем», помогая нам воистину быть самими собой. Закхей, в одном смысле великий (чтобы другие на него смотрели), а в другом малый (чтобы увидеть Христа), оказался способен, возымел достаточно мудрости, чтобы признать свою собственную малость: он раскрыл для себя, что то, что свойственно его величию, вовсе не помогает ему встретиться со Христом. Потому, не зацикливаясь на своём достоинстве или на том, что могли бы о нём подумать другие, он нашёл подходящее решение для признанной и принятой малости. Будто отрок (став, как дитя), он взобрался на смоковницу, поднявшись над собственной малостью, и так мог видеть Учителя, проходящего через город. И что важно, Иисус тоже его увидел, чуть побыл в его присутствии и напросился к нему в гости.
Не второстепенно, что он взобрался именно на смоковницу. В Библии смоковница – символ народа Божьего. Эта смоковница могла превосходно выглядеть, иметь много листвы… и всё же быть совершенно бесплодной. Иисус проклял полную листвы смоковницу из-за того, что у неё не было плодов (ср. Мф 21, 18-20), прямо перед тем, как очистить храм, знак религии столь же торжественной, сколь и тщетной. Но Иисус не отчаивается в своём народе и считает, что очищение может под конец стать плодотворным: в притче о бесплодной смоковнице (ср. Лк 13, 6-9) есть воззвание к долготерпению Божьему, дающему виноградарю дополнительный срок над нею поработать, дабы та дала плоды.
Закхей является символом того, насколько плодородно долготерпение Божие, причём именно там, где наименее всего ожидалось. Фарисеи, столь самонадеянные, скорые на осуждение общепризнанных грешников, подобны листьям этого древа – но плод его принесён был, однако, в Закхее, в маленьком великом Закхее, искавшем Иисуса и принявшего Его у себя дома.
Улицезрев эту сцену, мы обращаем внимание на то, что некоторые изначально отрицательные стороны нашей жизни могут играть положительную и спасительную роль. Закхей был способен признать свою малость (что он был грешником) и искал решения: взобраться на смоковницу. Это хороший пример того, что говорило нам Евангелие неделю тому: унижающий себя возвысится. Смиренное признание своей малорослости помогло ему подняться и дать Иисусу себя обнаружить.
На том же настаивает и первое чтение. Наша ничтожность пред Богом находит решение в сострадании этого Господа-жизнелюбивца, в Котором нет места ненависти, Который только созидает и хранит созижденное, а когда грех омрачает благость Его творения, Он отвечает лишь прощением и милосердием. Эта прекраснейшая песнь Божьей благости и положительности всего сущего обретает особую важность, если принять во внимание контекст, в котором она была написана: автор книги Премудрости размышляет над историей спасения и именно в этот момент говорит не об Израиле, а о Египте и о том, как кары, посланные, по израильскому преданию, Богом этому народу, идолослужителю и угнетателю народа Божия, не имели разрушительного смысла, но были направляемы спасительной, преисполненной любви педагогикой, достигающей всех, в том числе, и наших предполагаемых врагов, над которыми Бог также повелевает солнцу восходить и посылает дождь (ср. Мф 5, 45). И мы видим здесь, как то, что является нашему взору злом: например, несчастья, ограничения, изъяны – Бог может обратить во благо, в возможность призвания и спасительной встречи. Иисус, проходящий сквозь Иерихон по дороге в Иерусалим – лучший тому пример, ведь в Иерусалиме Он встретит смерть, имеющую быть источником жизни и спасения.
В Закхее уже предвосхищается это спасительное деяние. Мы не знаем, о чём они говорили во время трапезы, однако нам известны плоды той беседы. Иисус говорил, Закхей же отвечал на его Слово. Присутствие Иисуса у него дома помогло ему дать лучшее, что у него было: где была несправедливость, обман и себялюбие, возникает сверхизобилие справедливости, воздаяния и щедрости. Как говорит Иисус в ответ на раскаяние и обращение Закхея, «ныне пришло спасение дому сему». Спасение, несомое Иисусом, помогает нам обрести нашу истину, стать тем, чем мы воистину являемся. Имя «Закхей» означает «чистый». Лишь после встречи с Иисусом Закхей начинает быть собою. Будучи истинным плодом смоковницы-народа Божия, Иисус своим присутствием вызволил того, кто хоть и считался погибшим, но и он был сыном Авраама.
Закхей приглашает нас поразмыслить, что́, заставляя нас чувствовать себя богатыми и важными, однако же, умаляет нас, пред Богом, не давая видеть Христа, проходящего близ нас. Признать нашу малость – это лучший способ стать для Бога видимыми, принять Его у себя дома, дать Ему говорить с нами по душам. Иисус несёт нам спасение, освобождает нас от рабских привязанностей, пробуждает в нас лучшее, что у нас есть, раскрывает перед нами то, чем мы воистину являемся, чем мы и призваны быть: чадами Божьими.
Сегодня св. ап. Павел предупреждает нас, чтобы мы не морочили себе голову мнимыми откровениями о конце света. Есть те, кто весьма тревожатся об ужасающих сверхъестественных пришествиях, преисполненных угроз и наказаний за наши грехи, мало же имеющих общего с сострадательным Богом, который «покрывает грехи людей», который пришёл не судить, но взыскать и спасти погибшее. Пришествие, должное нас интересовать, это, прежде всего, повседневное прохождение Иисуса через наш город, нашу жизнь, хотящего встретиться с нами и напроситься к нам в гости. Это встреча, призывающая нас начать путь – призвание, которое нам нужно будет осуществлять изо дня в день, прося Бога в ежедневной молитве (в беседе со Христом, говорящим сидя за нашим столом) дать нам силу, чтобы, как в случае с Закхеем, оно не осталось лишь благим желанием, но дало плод добрых дел.
20. Размышление над Евангелием — 28-е рядовое воскресенье
Роль главного героя сегодня в Слове Божием играет проказа. В древности проказа считалась не только ужасной болезнью – а таковой она на самом деле и являлась из-за причиняемого телу больного ущерба – но и проклятием от Бога и причиной исторжения из человеческого общества, а в случае Израиля – и из общины спасённых. Весьма вероятно, такое исторжение берёт начало в очень свойственном человеку страхе перед заражением, который облекается после религиозными и богословскими мотивами. Однако тема проказы пересекается сегодня с иною, не менее важною, а именно, положением чужестранцев обоих главных героев: Неемана-сириянина и исцелённого Христом самарянина. Сирияне, или сирийцы, были (и, к несчастью, продолжают быть и сегодня) традиционными врагами Израиля; самаряне же из-за их происхождения (переселенцы, занявшие земли иудеев в эпоху изгнания) были в глазах израильтян захватчиками, извратившими, кроме того, чистоту веры моисеевой. Если прокажённые исторгались по причине болезни, то сириец и самарянин уже были исторгнуты в силу их национальной и религиозной принадлежности.
Но вот пред нашими глазами проказа производит парадоксальную метаморфозу. В случае десяти прокажённых болезнь объединяет и уравнивает иудеев и самарян, сущих в обычных обстоятельствах непримиримыми врагами. Мы видим, как несчастье размывает национальные и религиозные границы, совлекая с нас внешние, чужеродные попытки самоопределения и почитаемые неоспоримыми убеждения, выставляя напоказ наше общечеловеческое состояние. И правда, в случае десяти прокажённых мы узнаём о самарянском происхождении одного из них только после исцеления. Лишь в нормальных условиях вновь возникают «обычные» различия, истёртые болезнью. Нечто похожее происходит с Нееманом, человеком богатым и могущественным, привыкшим приказывать, а не просить. Несчастье проказы лишает его званий и понуждает его склониться, умоляя, и подчиниться пророку народа, почитаемого им за низший.
Несчастье могущественно, оно срывает с нас покровы, грозя нам уничтожением – но в меру сего же пишет наш портрет, помогая нам понять, кто мы на самом деле: в нужде мы лучше раскрываем то голое человечество, в котором мы – побратимы. Пред человеческим страданием в какой бы ни было из его разновидностей спадают личины, ложные самоопределения и предубеждения, и является взору лишь страждущий лик человека. Единственный человечный ответ пред лицом реальности чужого страдания – сострадание, способность страдать вместе, протянуть руку тому, с кем в иных обстоятельствах мы были бы противниками по тысяче различных причин: идеологических, национальных, расовых или религиозных – но кто в нынешнем положении раскрывается как «свой», собрат по общему человечеству.
Бог стал нам ближе, разделив наше человеческое состояние. То, что присутствие Слова Божия в нашем мире есть настоящее воплощение, а не просто видимость (как утверждают всякие формы древнего и современного гностицизма, например, нынешний Нью Эйдж), обнаруживается как раз в Его способности сострадать. Бог спасает нас от наших же несчастий не «сверху», а в Иисусе Христе, то есть, исходя из нас самих: сострадая, страдая вместе с нами, принимая на себя наши беды. Если действие силы несчастия – в нашем уничижении, то действие творческой силы Бога – в самоуничижении («уничижил самого себя» — Флп 2, 7) ради нашего воссоздания, исцеления, прощения, восстановления прежнего достоинства. Вот какова разница: то, что раскрывает сила несчастья – наше всеобщее человечество – достигается ценой весьма высокой, грозящей с нами покончить; то, что даёт нам сила Божия – спасение и жизнь – безвозмездно.
В случае Неемана нельзя не узреть образ Крещения. После купания в Иордане, плоть его осталась чистой, «как тело малого ребёнка». Воистину, произошло новое рождение, и не только во плоти, но и в духе. Нееман испытывает воссоздающую силу Бога Израилева и, ведомый мировоззрением язычника и богача, хочет «отплатить» тому, кто, по его мнению, его исцелил; однако, просвещённый тем же пророком, понимает безвозмездность деяния Божьего, что единственная подходящая благодарность – это восхищённое поклонение истинному Богу. Неотделимая для древнего мировоззрения связь религии и народа заставляет его взять с собою «долю» земли единственного спасающего Бога, чтобы над нею молиться и поклоняться только Ему. Истинная благодарность – в сердце, признающем, исповедующем и, как следствие, свидетельствующем о полученном от Бога спасении.
Упоминание иноплеменства Неемана не случайно. Мы видим это во всей неприглядности случая с десятью прокажёнными. Мы можем быть получателями спасительного действия Божия, возродиться от воды и духа, став детьми Божиими, испытать прощение и принять участие в евхаристической трапезе Царствия Божия – но, в то же самое время, свести всё это безвозмездное, воссоздающее Божье деяние к вопросу исключительно юридическому, как те девять прокажённых иудеев, ограничившихся исполнением закона и забывших поблагодарить, то есть, восхвалить, поклониться, исповедовать и засвидетельствовать, в отличие от самарянина, который «возвратился, громким голосом прославляя Бога, и пал ниц к ногам Его, благодаря Его».
Остальные девять получили благодать исцеления и «исполнили» законное предписание в храме. Бог исполнил свою часть, а они – свою. Всё в порядке. Это, конечно же, тоже способ понимания «религии» – чтобы было «всё в порядке». «Исполнить», более или менее, наши религиозные «обязанности», ходить в церковь по воскресеньям или, по крайней мере, иногда, по большим праздникам; ну или, ладно уж, когда обстоятельства обязывают (ясно, какие: свадьбы, крещения, похороны); или «исполнить», как многие говорят, будучи добрым человеком; кажется, Бог этим довольствуется, чтобы мы не убивали, не крали и платили налоги… Я исполняю свою часть, а Бог пусть исполнит свою… Почти что выходит, будто это Бог перед нами в долгу, раз мы такие исполнительные (одни в литургии, другие – лишь в своей «этике минимумов»). Законническая, исполнительная вера, не возвращающаяся выразить признательность, благодарность, исповедание; вера, не прославляющая громким голосом и не падающая ниц пред Христом, Который, не станем забывать, действовал в нас, это вера, не знающая, где на самом деле находится живой храм Божий. Нееман унёс с собою почву с Земли обетованной, «Святой Земли», чтобы неким образом взять с собой Бога, помогшего ему возродиться. Самарянин был способен признать, что истинный храм Божий находится не в Иерусалиме и не на горе Гаризим, а в том галилейском раввине, который вернул ему здоровье и жизнь. Самарянский еретик, выходит, был единственным истинно верующим: «Вера твоя спасла тебя», говорит ему Иисус.
Сегодня Христос призывает нас оживить нашу веру: не привыкать к благодати и спасению, дабы те не подешевели, не стали заурядными. Он не говорит нам не ходить в храм, ни что быть иудеем (то есть, христианином, членом Церкви) плохо, ни что «снаружи люди лучше» (как порой говорится и слышится); но напоминает нам, что эта принадлежность недостаточна, если мы сводим её к привычке, культурному самоопределению или простому исполнению закона, если мы теряем способность к удивлению, благодарности и исповеданию, к которым порой лучше подготовлены люди, испытывающие новизну Бога впервые.
Во избежание такой рутины, убивающей веру или же оставляющей её в оцепенении, веру необходимо освежать, то есть, как говорит св. ап. Павел Тимофею, помнить об Иисусе Христе. Это воспоминание – не просто смутное припоминание, но пасхальная память Смерти и Воскресения Христовых, которая осуществляется и в которой мы действительно участвуем в Евхаристии, но которая требует с нашей стороны неотступности и верности, чтобы сие усвоенное слово говорило в нас и давало свидетельство в свободе («для слова Божия нет уз»), громким голосом, как самарянин, словами Псалма 65: «Придите, послушайте, и я возвещу вам, что сотворил Он для души моей», или как громким голосом поёт св. Захария: «Благословен Господь, Бог Израилев!» (Лк 1, 68), а лучше всех – Пресвятая Мария: «Величит душа моя Господа!» (Лк 1, 46).
«Нужно же во что-то верить» ¬ так гласит часто повторяемое выражение. Столь неточное и размытое, оно всё же заключает в себе великую истину. Ведь и правда, всякий человек во что-нибудь да верит, в том смысле, что уповает на это «что-нибудь», придающее его жизни направленность и смысл. Даже неверующие, то есть, лишённые веры в Бога люди, тоже своего рода верующие, веря во «что-то»: в свободу, в справедливость, в прогресс или в науку – всё это фразы, слышать которые, возможно, неоднократно доводилось и нам самим. Ведь и правда, в человеческой жизни невозможно всё свести к непосредственно очевидному, всегда нужно оставить место доверию к чему-то, что является не объектом текущей уверенности или прямого опыта, а желания и надежды. Даже наиболее ярые позитивисты, твердящие, что доверяют лишь позитивной науке, приносят, таким образом, исповедание некой веры: ведь они уповают на то, что наука так и будет раскрывать в будущем все тайны природы, что отнюдь не очевидно.
Такая вера-доверие играет капитальную роль в человеческой жизни: именно она направляет наши предпочтения, наш выбор ценностей и, как следствие, нашу деятельность. Когда я проживал в Красноярске, я посещал лекции по философии одного старого советского преподавателя, который говорил о диалектике материи, посредством которой разрешал философские проблемы любого типа, с жаром истинно верующего – не стоит и говорить, что он ни разу не привёл ни одного научного доказательства для предмета своей веры, принимаемой им за науку. А совсем недавно мы видели, как один из наиболее деятельных представителей современного атеизма Ричард Докинз, отрицающий всякий смысл и всякую ценность, выходящую за пределы биологии, предпринял настоящий крестовый поход против религии и против всех её выражений, ведь он, хоть и отрицает существование добра и зла, всё же считает весьма негодным, что кто-то защищает обратное, и, по всей видимости, весьма добрым делом – посвятить себя нападкам на таковых. То есть, также и эти воинствующие маловеры, в конце концов, верят «во что-то». Без такой минимальной веры они не могли бы ни в коем разе ни предпринимать действия, ни собирать силы за или против чего-либо.
Ибо вера неизбежно обладает человеческим измерением. Вера, прежде всего, как мы сказали, это доверие. А доверие – это основа человеческих отношений, дружбы, даже экономики, не говоря уже о любви. Живущий в систематическом недоверии не способен открыться ничему и никому, он закрыт для настоящих, искренних межличностных отношений, что, в свою очередь, является, как показывает опыт, источником несказанных страданий.
С другой стороны, вера-доверие не является, как обычно утверждается, образом действий слепого. Хоть и правда, что вера предполагает принятие не видимого напрямую, а потому риск в ней неизбежно присутствует как составляющая, но это не означает, что вовсе нет никакого способа подтвердить для себя предмет веры. В человеческих отношениях есть целая система знаков: манер поведения, образов действия, выражений – говорящих нам, что тот или иной человек или группа, или учреждение достойны доверия или нет, почему и разумно или нет им их одарить. Доверяющий исключительно вслепую – легковерен, и даже само применение языка указует нам, что не то же самое доверчивость и вера.
Так вот, и в религиозной среде не всякая вера, то есть, не всякий предмет веры и не всякий способ верить, равно приемлемы. Чтобы религиозная вера была богословской добродетелью, она должна быть направлена на истинно существующее; кроме того, на само по себе достойное, а потому достойное и веры; наконец, необходимо достойным образом войти в отношение с этим предметом веры. Так, направить собственную веру на предметы суеверия, такие как гороскопы или философский камень, превращающий всё что угодно в золото, стало бы впадением в обольщённую доверчивость к несуществующим вещам. Можно верить в настоящие вещи, которые, тем не менее, не достойны отношения веры, как, например, доверяющиеся дьяволу или, банальнее, социальному или политическому агитатору. Наконец, возможно верить во что-то существующее и достойное веры, но делать это недостойным образом, как в случае, упомянутом св. ап. Иаковом, говорящим, что «и бесы веруют, и трепещут» (Иак 2, 19), поскольку веруют недостойным образом – не с радостью и доверием, а с ужасом и отвращением. Итак, если мы говорим о религиозной вере, «добродетелью может почитаться только та вера в высшее существо, которая относится к нему достойным образом, именно – с свободным сыновним благочестием» (В. СОЛОВЬЁВ Оправдание добра, гл. V, §IV).
Отношения, поддерживаемые учениками Иисуса с Ним Самим, были отношениями веры. Они не были всего лишь постигающими некое учение или определённый стиль жизни, но были связаны с Учителем отношением глубокого жизненного общения, означавшего признание и исповедание в нём Мессии Божия. По ту сторону его очевидной человеческой действительности, его слова и его дела приглашали к доверию как образу действия: поверить в то, что в Нём действенно исполнялись древние обетования, содержавшиеся в Законе и Пророках. Ученики неоднократно были свидетелями того, как Иисус восхвалял веру просивших исцеления, освобождения или прощения. Вероятно, они чувствовали, как исповедуемая ими вера в Учителя порой колебалась, особенно когда они испытывали вражду и угрозы, происходившие от облечённых властью и почётом. Ибо воистину вера подвергается испытанию перед окружающими нас всякого рода трудностями. С выразительной силой это освещено в первом чтении. Это может быть бросающееся в глаза в этом мире зло, которое, кажется, властвует и с наглостью ведёт себя, как у себя дома; это могут быть личные трудности и впечатление, будто Бог не отвечает на наши просьбы; это могут быть порой одолевающие нас внутренние сомнения, потому что, как мы сказали, вера определённо имеет составляющую риска, и основы, на которые она опирается – не доказательства от аксиом и не очевидный лабораторный опыт. Ученики чувствовали, с одной стороны, что Иисус требовал от них, прежде всего, веры в ответ; с другой, они испытывали слабость собственного доверия. Вот почему, и очень здраво, они просят Иисуса умножить в них веру. С этой просьбой можем обратиться и мы. Потому что, хотя мы часто говорим, что у нас есть вера или нет, это не предмет обладания, а подход к жизни, могущий истощиться или зачахнуть, если не питать её как подобает, или же расти и укрепляться, и дать плоды.
Ответ Иисуса уже с первых слов может ошеломить. Вместо того, чтобы наделить их испрошенным даром, он словно бы бросает им вызов: «Если бы вы имели веру с зерно горчичное…» По-видимому, Он даёт понять, что вера – вопрос не количества, а качества. Важно здесь, чтобы она была жива, как зерно, и тогда, какой бы малой и слабой она ни казалась, она будет способна творить чудеса и совершать невозможное. Ссылка на смоковницу, растение с глубокими и разветвлёнными корнями, трудно выкорчёвываемое, следует понимать в переносном смысле, как когда говорим, что «вера может двигать горы». Живая вера, в самом деле, приводит нас в движение и позволяет нам осуществлять вещи, которые иначе представлялись бы нам невозможными.
Так вот, что же означает, на самом деле, «живая вера»? Это не сила в нас самих к сотворению необыкновенного, как если бы мы благодаря вере превращались в кого-то вроде чудотворцев, способных удивить любого. Вера, о которой мы здесь говорим, вера во Христа, это доверие к Его Слову, радушное принятие Его и готовность привести Его в исполнение. Будучи живой действительностью, по образу семени, её требуется возделывать и, как говорит св. ап. Павел во втором чтении, возгревать. Пред внутренними и внешними трудностями испытанная вера обращается в верность: последние слова пророчества Аввакума переводятся иногда таким образом: «Праведник верностью жив будет». А доверительная и верная вера это вера, храбро встречающая лицом к лицу трудности, не скрывающаяся, дающая свидетельство. Наивысший пример мы находим в самом Иисусе, который, живя полным доверием к Отцу и верный своей миссии, доходит до крайности, отдавая свою собственную жизнь.
Евангельский текст может создать у нас впечатление, что вслед за кратким катехизисом о вере Иисус меняет тему и принимается говорить о чём-то совершенно отличном. Однако, в действительности, существует глубокая связь между обоими учениями. Если, как мы сказали, вера питается словом Иисуса, услышанным, принятым с радушием и воплощённым в дело, упоминание служения не случайно. Вера – не бездеятельное доверие, она поднимает нас на ноги и заставляет жить активно, действовать. И каков же род действия, который, как плод из семени, происходит из веры в Иисуса? Верующий в Него должен поступать так, как Он поступал (ср. 1 Ин 2, 6). Если Он пришёл послужить и отдать душу свою для искупления многих (ср. Мф 20, 28), ученик Иисуса должен быть служителем Бога и братьев. Если он истинно верующий, то вот чудо, которое вера творит в нём: с корнем вырывает из него себялюбие и самоуверенность, его же самого пересаживает в преисполненное рисков море служения другим. Жизнь в духе самоотверженности и служения – не дополнительное измерение веры, дающее повод возгордиться или ожидать доплаты, а естественное следствие «жизни верой», этого духа энергии, любви и доброго суждения; это плод семени веры, посаженного словом Иисуса у нас внутри.
После Второго Ватиканского Собора, в самый разгар процесса церковного обновления, существовало очень многозначительное высказывание о роли и смысле Церкви в мире: «В Церкви, далёкой от нуждающихся, нет нужды». То же самое мы можем сказать и о нашей вере: вера, не созидающая в нас дух служения это вера слабая, издыхающая, если не совсем уже мёртвая. Но верно и обратное: чтобы укрепить, оживить и умножить нашу веру, помимо просьб Господу о ней, слушая Его Слово, мы должны тут же приняться за служение братьям.
Перевод: Денис Малов cmf
18. Размышление над Евангелием — 19-е рядовое воскресенье
